Алинна Ниоткудина - Мастер сновидений

— Нет, до ужина я, пожалуй, не дотяну. И не надо никого звать, а то нам ничего не достанется.

— Завтрак — так завтрак. И ты не против пойти на кухню? Сейчас никого нет, мы никому не помешаем, и нам никто не помешает.

— Я сам лично всегда завтракаю на кухне, и не вижу смысла что–то менять.

На кухне было жарко, печь и не думала остывать, чане булькало что–то съестное для варгов. Конечно, большинство варгов содержались при казармах, но в усадьбе надо иметь хоть одного верхового и пару для экипажа.

— Похоже, мы сегодня будем кушать первыми, даже раньше варгов. Садись вон туда, в уголок, я сейчас что–нибудь сделаю, — и Лаки начала хозяйничать.

Чудные дела творятся, я не мечтал о завтраке из ее рук. Мысли вернулись к тому, ради чего меня сюда привезли, и получается, даже спать уложили, а сейчас и завтраком кормят. Лаки уже что–то сотворила и принесла столик в углу кухни.

— Ты знаешь, у нас тут посуда простая, — сказала она, вручая чашку.

— А мне какая нужна, золотая что ли?

— В столовой стоит красивее, но я не пойду туда.

— Да ладно тебе, как будто еда от этого вкуснее становится. Да еще темно, все равно ничего не видно.

— Действительно! Вот ты всегда правду говоришь.

Когда я последний раз так завтракал, и не помнил уже, а последние женские руки, подавшие завтрак, были мамины. Да даже сейчас, спустя много лет, иногда хочется крикнуть еще с улицы в раскрытое окно: «Мам, а дай молочка с полуденницей». Только сколько не кричи, но нет ответа, и не будет уже никогда. Мама, ну почему тебя нет?!?! Но что же я мог сделать, надо было жить дальше.

А чем Лаки его накормит, интересно? Шкворчат поджаренные колбаски, замечательные, надо сказать, колбаски, и что–то там лежит на хлебе, и травяной чай с молоком и медом. И не простым, а с молоком горных илларок.

— А откуда такое чудо, тем более сейчас? Неужели…?

— Угу, гномы приходили. Их травник был два дня назад, с ним еще двое, кажется из твоих приятелей.

— И они уже прознали?

— Да… Их травник посмотрел и признался честно, что помочь ничем не может. Ни взял ничего в оплату, даже на возмещение проезда и постоя — ничего.

— Жаль я их не встретил.

— Может, встретишь еще, у них какие–то дела в городе.

— Знаешь, мне надо уйти, я должен забрать одну вещь, — один знакомый маг обещал мне по магии металлов, какую–то единственную в своем роде, такую не купишь и библиотеке не найдешь, — если я еще нужен…

Лаки резко оборвала его,

— Что значит, «если»? Ты нужен, тебе один раз сказали, должно быть достаточно. Не заставляй тебя уговаривать.

— Хорошо–хорошо, я вернусь как можно быстрее, я бегом прибегу, только не шуми.

— Ну, если ты уже сыт, — тоном бывалой хозяйки произнесла Лаки, — можешь быть свободен. Она улыбалась, потому что мы еще играли в то, что все хорошо, и ничего в этом доме не случалось. Я поддержал, а почему нет.

— А мне бы не помешало еще вот такую (изобразил пальцами) мисочку того, что варится в чане.

— Суп в этом доме подают на обед, так что будь любезен прибыть к его началу, — поднялась и картинно топнула ножкой.

Ах, эти ножки, легкие как у молодой илларочки. Ладони вспорхнули крыльями бабочек и обняли ее за талию, я бы и не смог их удержать, для этого нужно было быть деревянным болванчиком или каменной статуей, но я–то живой!… Был. Да она и сама встала так близко, что стали видны венки на ее шее. Руками Лаки прижала к себе мою голову, получилось, что к самому сердцу, удары приходились прямо в висок. Ох, девочка, ты же для меня была драгоценной статуэткой в храме, на которую можно только смотреть и молиться, но даже дышать не рекомендовалось. О том, какая ты теплая и мягкая, и что твое сердечко бьется, словно птичка в клетке, я и думать тогда не смел. Да и ни про кого тогда еще думать не смел, я еще в то время бабушкины сказки не совсем забыл. Лаки своими пальцами убирала с моего лица нечесаные патлы.

— Да сделай что–нибудь с ними, они же глаза твои закрывают, — она произнесла тихо–тихо. Но мое ухо было слишком близко, ближе не бывает, я бы расслышал все, каждое ее слово. Лаки губами едва–едва прикоснулась к моим векам, как крылья бабочек касаются лепестков цветка, я своими губами чувствовал ее бронзовые упругие пряди… Вдруг отпрянула, как от камина, когда тот выплевывает рубиновый уголек, и убежала. Честно говоря, мне не хотелось ее выпускать, но я приказал своим рукам разжаться. А если бы не разжал, то, что дальше? Я тогда не слишком хорошо знал, что и как дальше следует в таких случаях, это «дальше» меня пугало.

Некоторое время я не мог вздохнуть, и глаза не открывал, чтобы не моргать и ничем, даже движением ресниц не потревожить воздух, сохранивший ее запах. Но если человек намерен продолжать жить, дышать–таки придется. И из сладкого тумана придется освобождаться и выходить на свет. Все еще в легком опьянении, прихватив пару кусков хлеба с чем–то (кто знает, как долго придется сегодня помотаться) я дошел до правой полукруглой лестницы, похлопал ее как, как обычно наездники похлопывают своих верных варгов:

— Ну что, хорошо ли провела ночь? Тут где–то было мое барахлишко? Я нырнул под лестницу, там мирно лежала его куртка. Казалось, она спит, и даже посапывает в сумраке осеннего утра, впрочем, солнечные лучи под лестницу и не думали заглядывать. Только я протянул руку, что бы поднять одежонку, из–под куртки выкатился шерстяной клубок серо–буро–сиво–белесый. Клубок забарахтался, зашебуршался, у него невесть откуда проросли ножки и ручки, чихая и кашляя вылезла голова. Голова замигала крошечными черненькими, как у крысы, глазками, и начала раскачиваться вниз–вверх, при этом скрипуче и умоляюще вереща. Я потряс головой, не сплю ли, уж слишком невероятно начинался день. Потом вспомнил и рассмеялся: это был домашний демон, старый до такой степени, что поседела даже покрывающая его пыль. А домовичек все кланялся и кланялся, повторяя свою скороговорку. Сразу вспомнилось определение из учебника: домашние демоны защитники по определению, но связаны не с конкретным человеком, а с целыми родом и с родовым домом.

— Чего ты там все бормочешь? — Я присел на корточки, потом взял волосатика, поднялся с ним и посадил на ступеньку лестницы с торцевой стороны почти на уровень своего роста. Домовичек встал на свои кривенькие ножки и поклонился с изысками благородного кавалера:

— Старый Вайри благодарит юного сейна. Юный сейн был так добр, что подарил всеми забытому демону большую шкуру, и даже вымытую шкуру, теперь Вайри может перезимовать спокойно. Долгая зима ждет Каравач, долгая….

— Пожалуйста, Вайри, пожалуйста, — надо же несчастная вымокшая шкура кому–то да пригодилась.

— Вайри очень обеспокоен, все домовые демоны Каравача в страхе. Приближается беда, стрела уже выпущена, она нацелена на многих, и на сердце юного сейна тоже, он в опасности. Не все доживут до весны, не все. Но юный сейн добрый, он поможет, Вайри знает, что он поможет.