Джеймз Стивенз - Горшок золота

– И что же, – молвил Пан, – сказал на это ваш отец?

– Он велел нам прийти к ней и попросить ее вернуться домой.

– Вы любите вашего отца, детишки? – спросил Пан.

Бригид Бег задумалась на миг.

– Не знаю, достопочтенный, – ответила она.

– Ему нет до нас никакого дела, – встрял Шемас Бег, – а потому не знаем, любим мы его или нет.

– Мне нравится Кайтилин, – сказала Бригид, – и мне нравишься ты.

– И мне, – добавил Шемас.

– Вы мне тоже нравитесь, детишки, – сказал Пан. – Идите сюда, садитесь со мной, потолкуем.

И дети подошли к Пану, сели по обе стороны от него, и Пан обнял их.

– Дочь Мурраху, – произнес он, – нет ли в доме еды для гостей?

– Есть коврига, немного козьего молока и немного сыра, – ответила она и взялась собирать на стол.

– Я прежде никогда не ел сыра, – сказал Шемас. – Он полезен?

– Еще как, – ответил Пан. – Сыр, сделанный из козьего молока, довольно заборист, и есть его полезно тем, кто живет на открытом воздухе, а не тем, кто живет по домам, ибо у таких людей никакого аппетита. Несчастные они созданья, каких я не люблю.

– Мне нравится поесть, – сказал Шемас.

– И мне, – сказал Пан. – Всем хорошим людям нравится поесть. Хорош всякий голодный человек, а всякий неголодный человек скверен. Лучше быть голодным, чем богатым.

Кайтилин, снабдив детей едой, тоже уселась перед ними.

– По-моему, это неправда, – сказала она. – Я все время голодная, и никогда оно не хорошо.

– Будь ты все время сытая, тебе бы это понравилось еще меньше, – возразил он, – потому что, когда голодна, ты жива, а когда не голодна – жива лишь наполовину.

– Чтоб быть голодным, нужно быть бедным, – сказала Кайтилин. – Мой отец беден, и ничего хорошего с этого нет ему, кроме работы с утра до ночи, и никакой от этого передышки.

– Плохо это – мудрецу быть бедным, – сказал Пан, – и плохо глупцу быть богатым. Богатый глупец поначалу думать сможет только об одном: как найти ему темный дом, чтобы в нем спрятаться, где утолить свой голод, и будет он этим занят, пока голод его не умрет и сам не сделается, считай, мертвым; мудрец же, который богат, станет свой аппетит беречь. Все, кто бывал богат подолгу или богат с рождения, проводят львиную долю жизни вне стен своих домов, а потому вечно голодны и здоровы.

– У бедняков нет времени быть мудрецами, – промолвила Кайтилин.

– У них есть время быть голодными, – заметил Пан. – Большего я от них не жду.

– Мой отец очень мудр, – сказал Шемас Бег.

– С чего ты так решил, дитя? – спросил Пан.

– С того, что он все время разговаривает, – ответил Шемас.

– А ты всегда слушаешь, мой милый?

– Нет, достопочтенный, – сказал Шемас, – когда он говорит, я засыпаю.

– Это очень разумно с твоей стороны, – заметил Пан.

– Я тоже засыпаю, – сказала Бригид.

– И с твоей стороны это разумно, дорогая моя. Засыпаете ли вы, когда говорит ваша мать?

– Ой нет, – ответила Бригид. – Если б мы засыпали, мать щипала бы нас и говорила, что мы дурное отродье.

– Думаю, мать ваша мудра, – сказал Пан. – Что тебе нравится больше всего на свете, Шемас Бег?

Мальчик задумался на миг и ответил:

– Не знаю, достопочтенный.

Пан тоже ненадолго задумался.

– Я тоже не знаю, что мне нравится больше всего на свете, – сказал он. – А тебе что нравится больше всего на свете, Пастушка?

Кайтилин вперила в него взгляд.

– Пока не знаю, – медленно ответила она.

– Пусть боги берегут тебя от этого знания, – торжественно произнес Пан.

– Почему ты так говоришь? – отозвалась она. – Надо выяснять все на свете, а когда выясняем что-то, мы узнаём, хорошо оно или плохо.

– Это начало знания, – сказал Пан, – но не начало мудрости.

– А что есть начало мудрости?

– Беспечность, – ответил Пан.

– А что есть конец мудрости?

– Я не ведаю, – ответил он, чуть помедлив.

– Еще бо́льшая беспечность? – не отступилась она.

– Я не ведаю, не ведаю, – отрезал он. – Устал разговаривать. – С этими словами он отвернулся от них и лег на ложе.

Кайтилин, сильно встревожившись, поспешила проводить детей к выходу из пещеры и расцеловать на прощание.

– Пан болен, – серьезно сказала она мальчику.

– Надеюсь, он скоро выздоровеет, – пробормотала девочка.

– Да, да, – сказала Кайтилин и поспешила вернуться к своему владыке.

Вернувшись домой, дети поведали Философу об итогах своего похода. Философ подробно допросил их о том, как Пан выглядел, как принял гостей и что сказал в свою защиту; обнаружив же, что Пан на отправленное ему послание никак не ответил, Философ очень рассердился. Попытался уговорить супругу предпринять еще один поход и заявить богу о своем порицании и презрении, однако Тощая Женщина брюзгливо отбрила его: она почтенная мужняя жена, безвременно распрощавшаяся со своей мудростью, не хватало еще лишиться добродетели, мужья готовы на все, лишь бы опорочить репутацию супруги, и, пусть и вышла замуж за глупца, ее самоуважение пережило даже эту напасть. Философ поставил ей на вид, что в ее возрасте, с ее внешностью и при ее языке ни интриги Пана, ни клевета ей совершенно не грозят, а сам он, Философ, не располагает в этом деле никакими личными пристрастиями, кроме сугубо научного благожелательного участия в неурядицах Михала Мак Мурраху, но от всего этого жена отмахнулась, как от злокозненных изощренных происков, свойственных всем мужьям.

Таким образом, в том, что касалось Философа и Тощей Женщины, дело зашло в тупик, и Философ решил, что сам предъявит его Энгусу Огу и от имени клана Мак Мурраху попросит у бога защиты и помощи. Вследствие чего повелел Тощей Женщине испечь две ковриги и изготовился в дорогу.

Тощая Женщина выпекла ковриги, положила их в сумку, и наутро спозаранку Философ закинул ту сумку на плечо и отправился в поход.

Выбравшись на опушку соснового бора, он помедлил пару мгновений, не совсем уверенный, куда держать путь, а затем продолжил шагать к Горт на Клока Море. Когда пересекал Горт, ему подумалось, что надо бы кликнуть лепреконов да потолковать с ними, но память о Михале Мак Мурраху и невзгодах, какие претерпевал он (все прямиком связанные с лепреконами), ожесточили сердце Философа против соседей, а потому миновал он тисовое дерево, не задерживаясь. Вскоре оказался на пустоши, покрытой вересковыми кочками, где нашли Пана дети, двинулся вверх по холму и увидел Кайтилин Ни Мурраху – она шла чуть впереди с небольшим сосудом в руке. Коза, которую Кайтилин только что подоила, клонила морду к траве; пока девушка легкой поступью шагала впереди, Философ закрыл глаза в праведном гневе и вновь открыл их – из любопытства вовсе не противоестественного: на девушке не было никакой одежды. Философ смотрел, как она заходит за куст и исчезает в скальной расселине, и гнев его – и на девушку, и на Пана – завладел им, а потому Философ оставил путь благоразумия, что устремлялся к горной вершине, и двинулся дорогой, ведшей в пещеру. Кайтилин, заслышав звук его шагов, поспешила навстречу, но Философ оттолкнул ее недобрым словом.