Джеймз Стивенз - Горшок золота

Не знаю, долго ли созерцал я полет этих ужасных слов и слушал грохот их ударов, но меня взволновало движение на улице. К дому неспешно приближались двое – та девушка и какой-то молодой стройный мужчина. Дождь лил отчаянно, однако эти двое словно не замечали его. У бровки скопилась здоровенная лужа, и девушка, ступая осторожно, словно кошка, обошла ее, а вот молодой человек на миг над нею замер. Вскинул обе руки, сжал кулаки, взмахнул ими и сиганул через лужу. После они с девушкой стояли и смотрели на воду – похоже, прикидывали длину прыжка. Я отчетливо видел их под уличным фонарем. Они прощались. Девушка поднесла руку к шее молодого человека и поправила воротник его пальто, и когда ее рука прижалась к нему, он вдруг пылко обнял девушку и привлек ее к себе; они поцеловались и расстались. Молодой человек подошел к луже и встал возле нее, обернулся к девушке, рассмеялся, а затем прыгнул в самую середку и принялся плясать в луже, грязная вода заплескала ему до колен. Она подбежала с криком: «Перестань, дурачок!» А когда вернулась в дом, я запер свою дверь и на ее стук не ответил.

Несколько месяцев спустя я израсходовал все свои сбережения. Работы найти не мог – слишком стар был; все говорили, что хотят нанять кого-нибудь помоложе. Платить за жилье мне стало не по карману. Я вновь подался в мир, как младенец, – старый младенец в новый мир. Всюду воровал еду, еду, еду. Поначалу меня всякий раз ловили. Часто отправляли в тюрьму, иногда отпускали, иногда тузили, но наконец я выучился жить, как волк. Теперь, когда я ворую еду, ловят меня нечасто. Но каждый день что-нибудь происходит – то в тюрьму попадешь, то прикидываешь, как украсть курицу или буханку хлеба. По-моему, это хорошая жизнь – куда лучше той, что я жил почти шестьдесят лет, и времени хватает подумать обо всем на свете…

Когда пришло утро, Философа увезли на машине в большой Город – чтобы судить и повесить. Таков был обычай.

Беспредельно у Тощей Женщины из Иниш Маграта было умение гневаться. Не из тех она ограниченных созданий, кого порывом бешенства сметает подчистую, после чего делаются они мирными и улыбчивыми. Тощая Женщина копила гнев в гротах вечности, что открыты любой душе были и наполнены яростью, пока не настанет час, когда удастся наполнить их мудростью и любовью, ибо в становлении жизни любовь есть начало и конец всего. Сперва, подобно смешливому ребенку, любовь берется за кропотливую работу средь камней и песков сердца, прокладывает первую дорогу, что вечно убегает вовнутрь, а после, завершив труд дня, любовь уходит и бывает забыта. Следом являются суровые ветры ненависти, берутся за дело, словно великаны и гномы, промеж неимоверных завалов, крошат камни и ровняют пути, что устремлены вовнутрь; но, когда окончен будет этот труд, любовь достославно вернется и навсегда поселится в сердце у человека, и это сердце – Вечность.

Прежде чем Тощей Женщине искупить мужа своего яростью, ей необходимо было очиститься жертвоприношением, что именуется Прощением Врагов, и это она осуществила, примирившись с лепреконами Горта – солнце и ветер засвидетельствовали, что она простила им преступление, совершенное против ее мужа. Так она обрела волю направить всю свою злобу на Государство Кары, прощая отдельных людей, что действовали, исключительно подчиняясь нажиму своего адского окружения, а нажим этот и есть Грех.

Разделавшись с этим, она взялась печь три ковриги хлеба себе в дорогу к Энгусу Огу.

Пока она пекла ковриги, дети – Шемас и Бригид Бег – выскользнули в лес рассудить и поразмыслить над необычайными событиями.

Сперва двигались они очень осторожно, поскольку не были полностью уверены, что полицейские ушли совсем, а не прячутся в темных местах и не готовятся выскочить да утащить детей в плен. Слово «убийство» им было едва знакомо, и его диковинность делалась еще диковиннее от того, как близко от их отца оно оказалось. Ужасное слово, и его ужас усиливался от немыслимого соучастия в этом их отца. Что он натворил? Почти все его действия и привычки были детям так близко знакомы – и такие они были обыденные, но вот же нашлось что-то темное, к чему он был причастен, и оно мелькнуло столь же чудовищно и неуловимо, как и вспышка молнии. Дети поняли, что все это как-то относится к другим отцу с матерью, чьи тела вытащили из-под камня у очага, но знали, что Философ тут ни при чем, и сочли убийство ужасным таинственным делом за пределами собственных умственных горизонтов.

Никто на них из-за деревьев не выскочил, а потому вскоре уверенность возвратилась к ним, и они пошли себе дальше более беззаботно. Когда добрались до кромки бора, сверкающий солнечный свет позвал их двинуться дальше, и, чуть помедлив, так они и сделали. Славные просторы и сладкий воздух развеяли их печальные мысли, и очень скоро они уже носились взапуски отсюда туда. Беспечная беготня привела их к дому Михала Мак Мурраху, и там, запыхавшись, они упали отдохнуть под небольшое деревце. То был терновый куст, и дети, усевшись под ним и наконец перестав носиться, смогли вновь осмыслить ужасное положение своего отца. У детей мысль никогда подолгу не отдельна от действий. Они думают в равной мере и руками и головами. Им надо делать то, о чем они рассуждают, чтобы придать замыслу зримость, а потому вскоре Шемас Бег разыгрывал в великолепной пантомиме визит полицейских к ним в домик. Земля под терновым кустом сделалась подом в их лесной хижине, они с Бригид стали полицейскими, и вот уж Шемас в поисках трупов ожесточенно рыл почву широкой деревяшкой. Прокопал он всего несколько дюймов, и тут деревяшка наткнулась на что-то твердое. Соскрести землю с этого предмета удалось очень быстро, и дети с большим восторгом извлекли на свет прелестный глиняный горшочек, наполненный до краев сверкающей желтой пылью. Подняв его, они изумились, до чего он тяжелый. Долго играли с находкой, пропускали тяжелый желтый поток сквозь пальцы и смотрели, как он блестит на солнце. Устав от этой игры, они взялись нести горшок домой, но, добравшись до Горт на Клока Моры, так утомились, что решили оставить горшок у своих друзей лепреконов. Шемас Бег постучал по стволу дерева, как их научили, и через миг наверх выбрался известный им лепрекон.

– Мы принесли вот что, достопочтенный, – проговорил Шемас. Но дальше ничего сказать не успел: в тот же миг, когда лепрекон увидел горшок, он обнял его и зарыдал так громко, что его товарищи всей гурьбой бросились посмотреть, что с ним такое случилось, и добавили своих смеха и слез, и к их хору дети присоединились с сочувственными воплями, и шум небывалой сложности загремел по всему Горту.