Владимир Андриенко - Знак вурдалака

— Ай да Порфирий! Ай да Кузьмич!

Волков больше с лакеем говорить не стал.

— Иди с богом, Данило. Более нет вопросов к тебе.

Лакей вышел.

Карпов ничего не понял и спросил надворного советника:

— И что сие значит, Степан Андреевич? С чего отпустил ты холопа? Мы не узнали ничего.

— А что он еще нам скажет? Про дела колдовские? Про то нам слушать — только время терять, Петр Антипович. Но Дурново в те годы был в доме Кантемиров.

— И что с того, Степан Андреевич? Умерла Кассандра Кантакузен и чиновник сыскного ведомства прибыл в дом, где оная смерть произошла. Что такого?

— Только я Порфирия Кузьмича знаю. Он приехал бы в дом и все бумаги бы аккуратно заполнил. Мол померла барыня свою смертию, и никто на жизнь её не покушался и так далее. Но он занялся делом служанки, которая пропала. Зачем?

— Дак сие давно было, Степан Андреевич. В году 1713-ом! Дурново тогда моложе был. Да и государь тогда правил Петр Алексеевич!

Волков лишь усмехнулся на слова Карпова.

— Не могу понять, что ты задумал, Степан Андреевич?

— Нужно о том деле узнать.

— Это о пропаже служанки? Да нет никакого дела, Степан Андреевич. Холопка Кантемиров пропала в имении, где сам князь Дмитрий был полновластным владельцем.

— Ты это о чем, Петр Антипович?

— Об исключительном праве, Степан Андреевич.

— Подробнее?

— По указу государя Петра Алексеевича было дано князю Дмитрию Кантемиру право исключительное «жизни и смерти» своих слуг. А значит, что сам князь был волен свое следствие учинять или не учинять. Друново к тому отношения иметь не мог. По делу служанки никаких указаний от князя Дмитрия не поступало.

— Но я все же попробую потянуть за эту ниточку, Петр Антипович.

— Бесполезное дело. В архивах его нет.

— Но я знаю, кто может помочь, Петр Антипович…

Хроника событий: января, 27 дня, года 1733 от РХ. Москва. Архив Шубина.

Степан Андреевич сразу из дома Кантемира отправился к дьяку Гусеву в Разбойный приказ. Тот выслушал чиновника.

— Не просто так всплыла фамилия господина Дурново. Был он тогда в имении Архангельское. Был! Но ведь никогда о том ни словом не обмолвился.

— Но это не говорит ни о чем, Степан. Был молодой тогда чиновник по казённой надобности в Архангельком. И что?

— Но ведь когда я дело это начал Дурново про то не сказал! Почему? Вел себя так, словно и не был в имении Кантемира никогда.

— Думаешь, что в сем давнем деле сие и есть разгадка, Степан?

— А почему нет? Ты мне скажи только, кто может знать про сие дело давнее?

— Такой человечек есть, Степан.

— И кто?

— Архивариус из ведомства прокурорского. Некто Шубин Иван Иванович. Человек он ума невеликого и турусоват весьма. Потому карьеры не сделал. Но есть у чего человечка одна слабость.

— Какая?

— Любит он дела разные со странностями и подробные отчеты про них пишет. Над тем все смеются, но тебе как раз сие и может пригодиться. Ныне ему уже за шестьдесят лет и он давно от дел отошел. С тобой говорить он не станет.

— Не станет?

— Дак дураком прикинется, Степан Андреевич. Сие у него хорошо получается. Скажет, что де умом слаб и не помнит ничего. И дела тебе не даст почитать.

— И что делать? Помоги, Ларион Данилович! Сделай милость. Никогда того не забуду.

— Тебе он все равно ничего не скажет, Степан. Но вот ежели я поеду с тобой, то может оно и по-иному повернется. Шубин мне должен кое-что.

— Так поспешим, Ларион Данилович. Время не терпит!

Гусев позвал своего помощника и отдал приказ:

— Разбойников по делу Каина пытать, как и было намечено! И опрос чтобы вели! А мне надобно отъехать!

— Не сумлевайся, все сделаем как надобно. Не первый раз.

— И пусть покажут, где Каин схоронился.

— Все скажут, Ларион Данилович. Уж коли в мои руки попали, то скажут. Куда им деваться-то?

Гусев отпустил чиновника.

— Сие великий искусник, Степан Андреевич. С пытки у него мало кто языка не развяжет. И пытает он не как иные.

— Не сторонник я пыток, Ларион Данилович.

Гусев одел кафтан. Степан набросил ему на плечи плащ и подал меховую шапку.

— Пытка, Степан, она также искусство великое. Не каждому сие дано. Много у нас тех, кто может терзать тело человеческое. Но тех, кто токмо угрозами может сломать крепкого разбойника — мало! Да что там мало! Их нет вовсе. Вот сей токмо и остался.

Они вышли из хорошо натопленной приказной избы на мороз и сели в сани. Гусев хорошо знал, где жительство имеет отставной чиновник прокурорский Иван Шубин…

Дом у Шубина был небольшой, но сразу бросалась в глаза добротность и ухоженность.

— Ты, Степан, сначала более помалкивай. Я сам говорить стану. А то мы с тобой и за три дня не управимся.

Волков кивнул.

В доме, куда чиновников проводил старый слуга в простом деревенском овчинном тулупе, их встретил хозяин. Это был небольшого роста старичок с бритым подбородком и лысой головой.

— Ларион Данилович! Вот гость дорогой!

— Здравствуй, Иван Иванович.

— С чего так величать меня? Я чай персона невеликая. Иван я, Ларион. Так и зови. А сие кто с тобой?

— Друг сердешный Степан Волков, — представил надворного советника дьяк.

— Волков? — насторожился старичок. — Тот самый Волков?

Степан не понял, о чем говорит старик. А Гусев ответил:

— Тот, Иване, тот самый, что следствие ведет в дому Кантемира.

— Так ведь я что, Лариоша? Я умом ныне слаб стал. Веришь ли, не могу вспомнить, что вчера делал? Слуги и те дивятся. Старость.

— Веди в горницу, хозяин. Али и выпить не предложишь?

— Отчего же! — встрепенулся старичок. — Сие никогда не помешает! Я хоть и стар, но от гданской водки не отказываюсь. А вот романею более не могу пить. Нутро потом от сего выворачивает.

— Так вели водки подать.

Старик распорядился. Степан и Гусев скинули в прихожей плащи и вошли в теплую горницу. В большом камине весело трещали дрова, и пахло еловой смолой.

— Сейчас все принесут, гости дорогие. А пока согрейтесь.

Волков подошел к огню и стал греть руки. Он не говорил ничего. Ждал когда начнет Гусев. Степан сразу понял, что за чиновник перед ним. Из такого и слова лишнего вытянуть сложно, а не то, что заставить его о деле говорить.

— Ты, Ваня, ранее все тайны на Москве собрал? Так ли? — спросил Гусев.

— Тайны? Ах, ты про дела с заковыкой молвить изволишь, Лариоша? Так грешен. Те дела любил. Но давно сие было. Молод был, а ныне стар. Все перегорело.

— Но бумаги ведь остались, Ваня?

— Вспомнил, Лариоша! Давно нет никаких бумаг. Сам ведаешь, что бумаги натворить могут. От бумаг надобно в нынешнее время далее держаться. Свои архивы я вот в сем камине давно пожег.

— Пожег? — усмехнулся Гусев.

— Пожег. Нет более ничего. А память у меня стариковская. Сам ведаешь, ничегошеньки вспомнить не могу.