Елена Гуйда - Кель. Год Стального Ястреба [СИ]

— И что мне теперь делать, — чуть не прорычал я.

Она снова пожала плечами и оглянулась на все так же лежавшую без движения Ари.

— Выберешь свой путь сам. Но какой бы он ни был, Кель, я хочу знать, сможешь ли ты оставить Арвианну, если она не захочет пройти по этому пути с тобой?

Хотел бы ответить, что да. Но где-то внутри меня что-то взвыло. Заклекотало по-птичьи. Забилось, будто искало выхода и обожгло нестерпимой болью, разрывая изнутри.

— Сможешь ли ты жить, зная, что она выбрала другого? — продолжала она, впившись своим режущим, подобно стали взглядом и мои глаза. — Что он прикасается к ней? Разделяет с ней ложе? Что она носит под сердцем его детей?

Ее слова разрывали меня. Болезненными картинами мелькали перед глазами. Я видел силуэты и события, отлитые из серебра. И разум мой мутился.

— Нет, я не откажусь от нее, — выдохнул я, понимая, что не смогу солгать этой женщине.

И боль отступила. Медленно. Нехотя. Все еще недовольно ворочался внутри меня зверь, назвавший маленькую колдовочку, своей.

Кристиана отвернулась. Я видел, как нервно вздрагивают ее пальцы. Слышал ее рваное дыхание.

— Кель, ты полюбился мне. И мое сердце обливается кровью, от мысли, что придется оборвать твою жизнь. но выбирая между тобой и своей дочерью ни я, ни мой муж или сын не станут сомневаться. И я буду молить всех богов, чтобы Ари не отвергла тебя. Она не из пугливых, и вряд ли ее смутит то, кем ты есть. Но если ее сердце занято…

И снова эта злость, разрывающая на части. Одна мысль о том, что она может… нет. Не может.

— Будь здрав и полон сил, — сказала она на алларийском, прежде, чем исчезнуть. — И сделай все, чтобы я не оплакивала тебя раньше, чем закончится путь отмерянный богами для того, кем ты являешься.

Ари пришла в себя на рассвете третьего дня.

Все это время я чувствовал себя так, будто из меня вынули душу, а тело оставили блуждать по лесу. Оно охотилось. Готовило. Ело. Поило родниковой водой колдовочку, которая хоть и выглядела уже не такой умирающей, но и приходить в себя не собиралась. Оно ходило или просто сидело, уставившись на неспокойные воды Быстринки. Но жизни в нем было ровно на столько, чтобы не лечь и не умереть.

Я всегда злился на богов, что они сделали меня простым человеком. Не дали того, на что я имел право по крови и рождению. А оказалось…

Они дали мне гораздо больше. И в то же время словно прокляли.

И вот теперь я ждал. Ждал, когда очнется Ари и разрешит мою судьбу.

Для себя я решил, что ни за что в жизни не стану принуждать ее к чему бы то ни было. Отпущу ее. А сам уйду. Куда угодно, лишь бы… и пусть эта мысль была невыносима сама по себе. пусть от одного предположения хотелось спрыгнуть в холодные коварные воды Быстринки, я просто не имел права на нее. Не имел права обрекать ее на жизнь с подобным мне.

А еще… Еще меньше всего на свете хотелось сделать больно женщине, что однажды вдохнула в меня веру в себя. Ту, что звалась колдовкой Кристианой. Как бы ни были жестоки ее слова. Как бы не били, подобно просоленным кнутам. Я был рад, что она появилась в моей жизни.

Сейчас, сидя на берегу реки рядом с бессознательной колдовочкой, больше всего я жалел только о том, что не родился из чрева женщины с глазами цвета расплавленного серебра. И пусть это самые глупые мысли, что посещали когда-либо мою голову, но именно они не давали покоя и напоминали, что я еще жив.

— Пить. — прошептала очнувшаяся Ари.

И пусть голос ее был слаб, а глаза закрыты, радости моей не было предела.

Я напоил ее водой, которую брал из родника, выше по течению, что пах серебром. И… боги и дальше я просто не знал, что делать. Просто селя рядом и ждал, что скажет она. Спросит. Испугается ли меня? Вспомнит ли, что произошло в тот день? Видела ли, как я голыми руками убил вестианцев?

— Выглядишь, словно это тебя из-за грани вернули. — сказала она и улыбнулась.

Выглядело это не очень убедительно, но все же я улыбнулся в ответ.

— Ты… хочешь есть?

— Хочу. Хочу мясной пирог, что продается на Цветочной улице в лавке достопочтенного Нальвиха. — сказала она и, видят боги, сейчас я готов был сорваться с места и бежать до самой столицы, чтобы принести ей его.

— И тэрхи? — почему-то спросил я.

Она тут же помрачнела. Словно тень набежала.

— Ненавижу тэрхи. Давай, что у тебя там есть.

Я протянул ей мясо перепелки, что подстрелил и приготовил вечером. Оставив по обычаю половину, чтобы была еда, как она придет в себя.

Ари ела быстро. Сказывались дни, что она провела без сознания.

А я молчал. С новой силой навалился страх. Тот еще детский. Страх быть растоптанным. Отвергнутым. Брошенным. Страшно было увидеть в ее глазах то, что некогда видел в глазах матери. Сестры. Я боялся того, что снова испытаю ту боль, что когда-то чуть не сломала меня. Что все эти годы ныла в груди, словно старый шрам, не дающий покоя годами.

И в то же время мне нужно было знать. Невозможно убегать о себя самого.

Наконец, когда она расправилась с мясом и, омыв руки и лицо в реке, села оперевшись спиной о дерево, я решился на этот разговор.

— Ари, я должен тебе сказать…

Она поморщилась, как от кислого лэсме.

— Я не хочу слышать то, что ты станешь говорить мне, Кель. Видят боги, меньше всего мне нужно сейчас это слышать. И единственное, о чем я попрошу тебя, перед тем, как наши пути разойдутся, помоги вернуться на заставу.

Говорят, нет боли, которую не смог бы вынести воин. Ложь. Она есть. И сейчас кто-то внутри меня умирал. Медленно и мучительно. Захлебываясь своей беспомощностью и отчаяньем. Не желая мириться с действительностью. Требуя доказать силой, что она ошибается. И мне, Кельвару, названному колдовкой Кристинанной Стальным Ястребом, стоило неимоверных усилий отделиться от чувств того, кто в гневе бился внутри меня.

— Да. — холодно сказал я и ушел, чтобы не видеть ее.

Чтобы не причинить боли той, что растоптала меня. Оставила без единственной надежды быть человеком. Быть кем-то. Быть любимым.

И в то же время я не мог поступить с ней подобным образом. Ни с ней. Ни с ее матерью. Не потому, что боялся ее угроз. А потому, что… наверное, любил. Одну, как мать. Вторую… вторую, как единственную женщину, с которой смог бы когда-либо связать жизнь. Жаль, что судьба так жестока ко мне.

И все же я надеялся, что однажды она поймет, что я не чудовище.

Лес всегда любил меня. Ласкал запахами и звуками. Принимал в свои объятья, как родное дитя. Его тропы стелились под ноги и прятали следы, оставленные мной в прелой листве.

Ари быстро уставала, но упрямо шла, даже когда я предлагал остановиться и передохнуть.

Мы почти не разговаривали. Она молча брела позади в нескольких шагах, стараясь не отставать, но и не приближаться.