Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

— А зачем это было нужно Хильде, дочери моего тёзки-кольцедарителя? — спросил Хаген в ответ. — Зачем Фрейе Блещущей Доспехами забирать часть павших в свои палаты? И куда, кстати, подевался наш Торкель?

— А он с этой, рыжей Эрной, дочкой дворецкого, — простодушно пояснил Бьярки.

Тут дверь открылась, и в покой ввалился Торкель с довольной ухмылкой, а следом — упомянутая Эрна, румяная и смущённая. Эрна сказала:

— Госпожа Хейдис желает видеть Хродгара хёвдинга и говорить с ним.

— Прямо сейчас? — озадаченно нахмурился Хродгар.

— Истинно так, — кивнула Эрна. И добавила, — в её личных покоях. Наедине.

Викинги многозначительно переглянулись. Не сдержали ржания, которому позавидовали бы самые громогласные из коней. А Эрна глянула назад, потом притворила дверь и тихо сказала:

— Вы хотите положить конец колдовству? Тогда мне есть, что вам поведать.

— Тогда будь добра, поведай, — велел Хродгар, надевая плащ — в замке по вечерам было зябко, — а я скоро вернусь. Ну — надеюсь, что скоро.

— Богатый подарок не всюду сгодится, — с умным видом проговорил Торкель, обнимая девушку, — часто за меньший желанное купишь! [12] Торкель цитирует строфу 52 «Речей Высокого» из «Старшей Эдды».

— Ты не самый щедрый из волков моря, — дочь дворецкого щёлкнула его по носу.

— Мы будем щедрее, коль в этом всё дело, — заверил Лейф. — Но скажи-ка, ты ли та самая Эрна, дочь Эрнгарда, чей отец служил тут дворецким и которого не так давно нашли мёртвым?

— Истинно так, — кивнула рыжая. — Но откуда ты…

— Стражники болтали, — отмахнулся Лейф. — Мы не знали твоего отца, но сожалеем о твоей утрате. Каждый из нас терял близких.

— Благодарствую.

Голос у девушки был глубокий и чуть ниже, чем обычно у девиц её лет. И — ровный, как озёрная гладь. Холодные блики мерцали в светло-серых глазах. Округлое личико не выражало никакого волнения, никаких сильных чувств. Она отлично владела собой. Однако Хаген, да и не только он, заметил, как она вцепилась пальцами в позолоченную безделушку, подарок Торкеля.

— Наверное, не ошибусь, — мягко, как мог, проговорил Хаген, — если скажу, что ты не просто так подарила улыбку нашему лоботрясу нынче поутру? Думается мне, ты быстро соображаешь, куда быстрее… хм… — бросил взгляд на слегка озадаченного Волчонка и уверенно закончил, — быстрее многих. И Волчонок таки попался!

Все сдержанно рассмеялись, а Торкель накрыл пальцы девушки ладонью.

— Расскажи им, Эрна, что говорила мне, — ласково прошептал на ухо дочери мёртвого дворецкого. — Им ты можешь верить больше, чем мне самому, — и неожиданно добавил, — мы здесь такие же чужаки, как и ты.

— Даже если ты, служанка королевы, действуешь по её воле и выполняешь некий её замысел, — нехорошо улыбнулся Хаген, — всё равно — говори. Не бойся. Бояться будем после. Все вместе. А ты, Бьярки, не зевай тут, как снулая стерлядь, а стань снаружи у дверей. Чтобы те уши, коими обросли здешние стены, свернулись рожком от твоей свирепой морды.

Бьярки зевнул, взял секиру и вышел за дверь. Он привык слушаться Хагена, когда сам Хродгар хёвдинг не мог отдать приказа. Они все привыкли.

— Ну, липа перстней? Мы внимаем.

Эрна какое-то время молчала. Так долго молчала! Целых полгода, с тех пор, как её отец лёг на погребальный костёр. Никому — ни слова. Даже матушке — но та обезумела после смерти Эрнгарда, перестала узнавать собственное дитя. Она просто не поймёт, а прочие — не поверят. А коли поверят… кто вспомнит рыжую дочку Эрнгарда дворецкого? Кто станет плакать?

И — кто поднимет руку на зеленоокую ведьму?!

— Верно ты подметил, юноша с черепом на перстне, — проговорила Эрна, глядя в глаза Хагену, — я не просто так обратила внимание на Торкеля, хотя и желала бы, чтобы мы познакомились в иное время, в ином месте. Долго я ждала, долго молилась богам старым и новым, чтобы они послали надёжных людей в Гримсаль. Вы, честно признаюсь, не кажетесь надёжными, но, видимо, таковы забавы богов.

Эрна вздохнула, собираясь с духом, как пловец перед заплывом. Викинги — шутка жестоких северных богов — ждали. Девушка коснулась кружки с водой в руке Торкеля, смочила губы. И — отважно нырнула в горький поток памяти. Спрыгнула с утёса благоразумия.

— Меня сделали эскмэй Хейдис Брокмарсдоттир незадолго после её приезда в Гримсаль и пышной королевской свадьбы. Батюшка думал, что это большая удача для девчонки — прислуживать самой королеве. Да я и сама так считала. Даже после той резни… четыре года назад. Я тогда дивом уцелела. Присматривала за малышом Кольгримом. Повезло? Ну, наверное. Пережили худо-бедно тяжёлые времена? Вот это вряд ли.

Пока тяжёлое время тебя самое не прихлопнет сапогом — походя, как букашку, как палый лист, — то полагаешь, что всё не столь плохо, и счастливо себе живёшь-поживаешь. Эрнгарда дворецкого вот так и накрыло. Словно невзначай. И никто не заметил.

Я, Эрна служанка, не в счёт.

Я — никто.

Бритоголовый великан с побережья явился без промедления. Безмолвные Белые плащи затворили за ним дверь, и королева осталась с викингом наедине. В своих покоях. Собственных. Многороскошных. На третьем ярусе дворца. Таинственно мерцали в полумраке свечи, страстно шептало в очаге пламя. Хейдис сидела в мягком кресле, облачённая в тени тончайшего шёлка, закинув ногу на ногу. Призывно белели крутое бёдро, точёная голень. У юноши дрогнуло левое веко. Вожделение? Отвращение? «Странная смесь», — отметила Хейдис.

Викинг поклонился в пояс, заложил за ухо светлую прядь.

— Фрейя Коллинга желала меня видеть?

Хейдис милостиво указала на кресло напротив:

— Гляжу я, не слишком тебе у нас тепло, хёвдинг, коли ты стоишь здесь в плаще. Разве холодно в моих покоях? Как ты зовёшься меж друзей, благородный витязь?

Юноша снял плащ, повесил на спинку кресла, а сам уселся напротив госпожи.

— Друзья зовут меня Хродгаром Туром, сыном Хрейдмара с Бычьего Двора. И я не высокого рода, Ваше Величество. Мой отец был купцом и хозяином хутора.

— Что же толкнуло тебя на китовую тропу, сын Хрейдмара? — по-кошачьи прищурилась кона.

— Гримкель Полутролль.

Сказал — как отрубил. И увидела Хейдис, будто наяву, как катился по столу отсечённая рыжая голова, скидывая кубки, заливая скатерть кровью. А над обезглавленным телом застыл тринадцатилетний заморыш с огромной секирой в руках. Привык ли держать в объятиях ведьму, пусть даже это «ведьма щитов»? О да! Хейдис оценила, во что превратился за девять зим нескладный сопляк. Могучие руки, широкие плечи, каменное, волевое лицо. Хладом веяло от молодого волка моря — но не тухлой могильной зябью, как от Яльмара Молчуна, и не ледяным ветром, как от Видрира Синего, великого волшебника, и, конечно, не холодным серебром, как от Сельмунда, косоглазого барсука. Нет. От Хродгара Тура веяло стужей стали, инеем на лезвии секиры, морозом оружейного железа. А ещё — свежим морским ветром.