Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

— Они уехали, — твердила Эрна, глядя в зелёное полыхание очей владычицы, — не прощались. Один из них, тот, что был с пёсиком, Торкель… — голос всё-таки дрогнул, но Эрна сглотнула горький ком, не желая радовать королеву своей болью, — Торкель подарил на прощание перстень, но это оказалась дурацкая медяшка, и я его выбросила. Да будь он из белого золота — и то не оставила бы. Торкель сказал, что им не тягаться со здешними чарами, так и сказал, да.

— Не печалься, Эрна, — всё так же тепло молвила Хейдис, — ты себе ещё найдёшь героя на белом коне в сияющих доспехах. Ступай, милая, можешь быть свободна.

Эрна благодарно кивнула и удалилась. Между лопаток пробежали мурашки: бездумный взгляд одного из Белых плащей скользнул по спине.

Свободна? Что бы это ещё значило?

Девушка случайно взглянула на юг. Там, где-то над Ниданесом, наполовину затопленном талыми водами, в безмолвии кружили птицы.

Вороны.

Да чёрный дрозд сидел на распахнутой ставне детской спаленки.

«Как же, уехали они», — с улыбкой подумала Эрна.

Слезинку счастья не смогла сдержать — просто смахнула её украдкой.

На Хаугенфельд братья-викинги отправились в восьмом часу пополудни. Город, и без того малолюдный на отшибе, казалось, полностью вымер. По пути им никто не встретился, кроме бродячих собак да кошек. В вечернем небе плясали ранние ласточки, пару раз мелькнула над головами летучая мышь. И всё.

Торжественное и печальное зрелище являл собою брошенный город, ещё недавно кипевший жизнью. Пустые окна, стремительно обветшалые дома, покосившиеся заборы и вывески, распяленные пасти ворот — их даже не заколачивали. Люди давно покинули дворы. Не горели огни, не дымили очаги, не лилось пиво в харчевнях. Не слышалось ни музыки, ни голоса человеческого, ни звука шагов. Лишь цокот копыт отдавался гулким эхом. Хагену вспоминалось, как они не единожды покидали разорённые города — и с Арнульфом, и уже без него, оставляя позади трупы и пепелища, но каждый раз, даже в Эрвингарде, им с спину смотрели десятки глаз. Иногда — с ужасом, иногда — с облегчением, а порою — с ненавистью и гневом, и громкими мыслями о мести, и скрежетом зубов. Здесь было иначе.

Здесь не было ничего.

И там, в Эрвингарде, они чувствовали себя мертвецами, Дикой Охотой Отца Павших — а здесь каждый шаг приближал их к настоящим мертвецам. Это было… забавно.

Три бочки смолы, как и договаривались, обнаружили в зале пивной «Слепая подкова». Как уж не сробел Грис Альвардсон их туда доставить — осталось загадкой. Нашлась и подвода. Впрягли лошадок Хродгара и Лейфа да покатили на курганы.

— Драугры пробуждаются за час до полуночи, — сказал Хравен, — у нас на всё про всё два часа.

— Должно хватить, — заметил Лейф, — хотя придётся повозиться.

— Не по мне рабский труд, — проворчал Торкель.

— И мне мало радости рубить дрова да гваздаться в смоле, — заверил его Хаген, — но рабов бы нам сюда не пригнали ни за какие деньги, уж поверь.

Развели костры, засучили рукава и принялись за работу: кто колол найденные деревяшки да вязал их в частокол на меже Хаугенфельда, кто резал густую смолу, нагревал в котелках, обмазывал колья и склоны ближних могил. Получилось не так внушительно, как задумали, зато хоть успели в срок: над Полем Курганов уже сгущался туман.

— Начинается, — потирал руки Хравен.

— Надеть брони, — приказал вождь, — проверить оружие. Коней-то привязали?

— На дворе в полусотне фадмов, — напомнил Лейф, — сам вязал, не сбегут.

— Жалко будет, если Сметанку сожрут, — сказал Хаген.

— Нас тебе не жалко, злобный ты лемминг? — хмыкнул Бьярки.

— Держи настойку, — колдун протянул ему фляжку, — два глотка. Я туда вина добавил и корицы, чтоб не так противно было. На всякий случай. Выпьешь, если станет совсем жарко и нам понадобится твоя священная ярость. По решению Хродгара.

— Жарко станет, когда мы тут всё подожжём, — усмехнулся Торкель.

Впервые за целый день.

А потом дрогнула земля, покатились камни по могильным склонам: это раскрывались курганы, выпуская промозглое дыхание Нижнего мира. Смердело плесенью, мокрой землёй и, разумеется, гнилой плотью. Холмы пели десятками чёрных распяленных ртов. Холмы стонали, выли и ревели. Земля кричала, рожая мёртвых детей. Сотни мёртвых детей.

А может, и тысячи.

И гневно, раскатисто гудел охотничий рог мёртвого короля.

— Когда полезут — рубите им головы, — напомнил чародей, — приставляйте к задницам и сталкивайте обратно в могилы. Можно, кстати, поджечь вон тот холм, а то темно.

— Это тебе-то темно? — удивился Лейф.

— Это вам темно, — пояснил Хравен, — а мне в самый раз.

Они стояли на кургане рода конунгов. Они ждали.

Пламя взметнулось над крайним холмом, отчасти освещая поле. Являя жуткую картину.

Мертвецы лезли отовсюду — и из раскрытых вершин, и со склонов, проламывая бока курганов. Неспешно, сперва понемногу, затем — всё больше и больше. Викинги, не сговариваясь, принялись выполнять указание Хравена, да и сам чародей не остался в стороне. Скрежетало железо, летели ошмётки жёсткого мяса, осколки кости. Драугры отбивались вяло и неохотно: недостоверно медлительные, они ещё не полностью пробудились, не сбросили цепей смертного сна. Но прибывали десятками и сотнями. Не было времени ни на страх, ни на омерзение. Живое, неживое — волчатам Седого Орла было безразлично.

Сейчас — безразлично.

Так уж он их воспитал.

Единственное, что радовало: из-под земли лезли только мужские трупы. Ни женщин, ни детей. Драугры собирались на охоту, а охота — это не женское дело и не детская забава…

И вдруг всё стихло.

Из зияющей раны в земле, на вершине королевского кургана, в потоке гнилостного сияния, выезжал во всём своём мрачном великолепии Его Величество Тивар Хорсесон из рода Гримингов, по прозвищу Охотник. Лошадь под ним была как живая, да только — мёртвая, без единой шерстинки и бледная, как выбеленный череп на частоколе. Король был одет в своё любимое охотничье платье и шляпу с пером. В одной руке у него был рог, в другой — кабанье копьё с поперечиной. Тивар водил по Курганному Полю безумным взором, не узнавая привычной местности, не понимая, где его слуги и воины, почему они мешкают? Где ловчие и стременные, где гончие и соколы? Настало время гнать дичь!

— Все, кто меня любит… — громогласно зарычал конунг — и вдруг умолк.

Встретился взором с чёрным вороном в человечьем обличье. Ворон в алом плаще смеялся в глаза предводителю мёртвой рати, бессмертному владыке нежити.

— Любишь стрелять воронов по болотам? — хохотал Хравен. — Куда ж тебе гнать туров да вепрей! Управился бы с вестником Отца Павших, мальчишка. Жалкий, ничтожный, заносчивый юнец! Наконец-то ты встретишься с настоящим соперником.