Хаген Альварсон - Лемминг Белого Склона [СИ]

— Теперь понятно, почему тебя называют Лепесток. Откуда нож?

— От одного алма. Выиграл в кости. Тот не хотел платить. Пришлось его убить. Я принят?

— Ну раз уж такое дело…

Каждый в стае Седого заслужил своё прозвище. Так, Энгуль с Островов действительно прибыл с Фарейяр, с Острова Ледника.

Однажды вечером, когда в пивном зале Скёлльгарда собрался народ, Хаген спросил Энгуля, правда ли, что там каждую зиму прирастают льды и сталкивают в море куски суши.

— Так и есть, — отвечал тот весело, — хримтурсы плодятся так, что от них нет житья. На Половинчатом Острове ровно половина суши подо льдом круглый год, оттого он и зовётся Хальфей. Не растёт ничего, кроме мхов да лишайников. Ты видел когда-нибудь, чтобы подберёзовик вырастал выше самой берёзы? А у нас это обычное дело!

— Так это выходит уже надберёзовик, — сообразил Торкель ко всеобщему смеху.

— Я, когда сюда приехал, — говорил Энгуль, — долго не мог привыкнуть, что кругом столько деревьев и они такие высокие, такие толстые, и что земля так щедро родит.

— Ты, думается, потому и покинул свой Йокульсей, что там холодно и голодно?

— Не-а, — махнул рукой Энгуль, — жить везде холодно и голодно. Просто там очень скучно!

— Здесь уж точно повеселишься перед смертью, — заметил Фрости Сказитель. Он, как и Хродгар, был родом с Тангбранда. Он знал множество саг, легенд, преданий и просто смешных рассказов, потешая по вечерам народ. Хаген спросил его, зачем ему быть викингом, если он с его памятью и даром сказителя мог бы неплохо жить при дворе любого конунга.

— Поживи с моё, — добродушно посоветовал Фрости, — и узнаешь, что конунги — самые мрази. При любом королевском дворе говна больше, чем в самом засранном свинарнике. Ни на Ближних, ни на Дальних островах конунгов — за редкими исключениями — не терпят, и правильно делают. Альдермана, хёвдинга или годи выбирают, он каждый день смотрит в глаза своим людям и держит перед ними ответ. Это, думается, лучше всего. Любой этелинг, дорвавшийся до власти, будь он трижды благороден, превращается из вепря сражений в вонючую свинью.

— А как же Гуннар Гьюкунг? — возразил с прохладной улыбкой Орм Белый, племянник Сигурда ярла, владыки острова Талсей. — Или не будем трогать седой туман древности: что бы ты сказал о Хольгере, конунге Линсмарка, или о Хродмаре Вальдинге, конунге Вальдмара?

— Или, например, — робко добавил Хаген, — об Арнкеле, владыке Вестандира?

— Бывшем владыке, — рассмеялся Фрости, — что можно сказать о человеке, у которого дверг обрюхатил дочь? Ну, он славно сжёг какой-то городишко в Андарланде, вот и все его заслуги. Но при его наследниках викинги грабят Сторад, и ничего, Атли Ястреб пока жив!

— Именно что — ПОКА жив, — бросил как бы между делом тощий муж с длинным лицом, в котором Хаген опознал Мара Дюггварсона, того самого, чья снека присоединилась к драккару Атли Ястреба у берегов Сторада. Мар кивнул Фрости:

— Но продолжай, расскажи нам о кольцедарителях всю правду, какую знаешь!

— Много я странствовал, много я видел, многих я сильных изведал, — спокойно и с достоинством вёл речь Фрости, — но мало хорошего могу сказать о Хольгере Вепре, потому что он едва взошёл на престол. О Хродмаре Хёрдасоне тоже сказать нечего: все помнят, как он однажды пришёл сюда, в Гравик, и хотел принудить нас к повиновению. Говорил, что раз уж мы живём в Вальдмаре, на его землях, то должны ему повиноваться! Не дурак ли? Можете выйти на стену, и я покажу вам черепа его людей, которые украшают частокол. А древний конунг Гуннар сын Гьюки славен лишь тем, что достойно встретил смерть в яме со змеями! Говорят, он играл на арфе пальцами ног, ибо руки его были связаны… Гильс, а ты так можешь?

— Если бы он не играл, — усмехнулся Гильс, — то, быть может, змеи не рассердились бы и не искусали его до смерти. Потому, думается, играл он скверно, и нет желания повторять его подвиг!

— Это ложь, — заметил Халльдор Виндсвалль, о котором говорили, что он колдун, — все знают, что змеи глухие, как пень. Видимо, конунг играл СЛИШКОМ скверно…

— А драконы? — спросил Хаген сквозь общий смех. — Драконы тоже глухие?

Халльдор проговорил задумчиво:

— Единственный дракон, кого я знал, глухим не был. Уж это точно.

— Выходит, они ещё живы? — спросил Торкель.

— Скорее да, чем нет, — пожал плечами Халльдор, и больше о том не говорил.

Орм же Белый, улыбаясь всё так же холодно и сладко, спросил Фрости:

— А чем же ваш Гримкель Баранье Клеймо лучше любого из конунгов? Или его прозвали Полутроллем за красивые разноцветные глаза?

— А что — Гримкель?! — вскипел Фрости. — Вот, погляди на того бычка с прядью на голове! — показал на Хродгара, который обгрызал мясо с жареной козьей ноги. — Спроси у него, как поживает Гримкель у себя в усадьбе, он многое тебе расскажет! А, Хродгар?

Хродгар промычал что-то ругательное.

— Вот так-то! — назидательно вскинул палец Фрости. — Горжусь моим земляком! Это я подарил ему оберег из медвежьего клыка. Он берёг меня во всех битвах и пьянках. Смотри, не снимай!

Хродгар кивнул. Наверное, не хотел погибнуть в жестокой и беспощадной северной пьянке.

— Ну хорошо, — продолжал Орм, — сын отомстил за отца, и ты сложишь об этом сказание, а я первый дам тебе за него десять червонных гульденов. Но вот скажи: разве одного отца погубил Гримкель? Что твои земляки столько ждали, пока щенок покажет себя волком? И не они ли, твои земляки, сами утвердили его дроттингом всего острова?

— К чему это ты? — нахмурился Фрости.

— К тому, — расплылся в ухмылке от уха до уха племянник ярла, — что бонды — воистину глупы. Глупы и слабы. Всегда выбирают себе троллей в господа, а потом плачут. Овцам нужен сильный пастух, чтобы защищать от волков. И от слишком злобных баранов.

— Мало правды в твоих словах, — возразил Хаген неожиданно, — кажется, редко такие чудовища, как этот Гримкель, избираются на тинге. Чаще выбирают людей надёжных, таких, как Борк, альдерман в Эльденбю. Коль я солгал в силу скудоумия, — спешно добавил юноша, — пусть меня поправят разумные мужи.

Разумные мужи не поправили. Зато Рагнвальд Жестокий, побратим Орма, плюнул под ноги — то ли себе, то ли Хагену, а скорее — Фрости:

— Так что же эти бонды не смогли обуздать чудовище? Что же ты, Фрости, не вызвал его на поединок, не отомстил за земляков? Или ты — Сказитель, и это не твоё дело?

Тут все разом замолчали, и жуткая тишина заполонила бьёрсаль. Это был вызов. И все смотрели на побледневшего Фрости. Сказитель же медленно убрал руку с рукояти ножа, откинулся на скамье, неспешно хлебнул пива и криво усмехнулся в глаза Жестокому:

— Рановато я отбыл с Тангбранда, а то, конечно, позвал бы Гримкеля на хольмганг. Но, видишь ли, друг мой Рагнвальд, мне пришлось покинуть родные края, потому что я убил человека по имени Гаутрек Дерьмо. Не подумай только, что мне доставило радость пачкаться в нечистотах — просто Гаутрек, который вполне заслужил прозвище, зарубил моего отца. Мой батюшка Фрости Моёвка был не таким человеком, за которого можно было не мстить. Понимаешь?