Джек Вэнс - Сказания умирающей Земли. Том IV [publisher: Издательские решения]

«Все это прекрасно и замечательно, но зачем рисковать головокружением? Твои естественные пропорции, несомненно, радуют глаз гораздо больше. Я различаю каждую пóру на твоем носу. Тем не менее, все это неважно – какая разница? Зачем ты забрела в мои думы?»

«Ильдефонс, ты – мудрейший из ныне живущих мужчин. Лучше поздно, чем никогда! Женщины все еще могут преобразовать Вселенную! Прежде всего я сделаю вылазку на Сад-аль-Сууд, чтобы возродить древнюю мечту человечества под Семнадцатью Лунами. Твое доброжелательное влияние, твои доблесть и величие во многом способствовали бы той функции, которую тебе придется выполнять».

Мне не понравилось направление ее мыслей. Я сказал: «Ллорио, ты – женщина невыразимой красоты, но тебе, на мой взгляд, не хватает той провокационной теплоты, которая привлекает мужчину к женщине и служит катализатором внешней привлекательности».

Мюрте сухо ответила: «Упомянутое тобой качество – унизительная похотливость; к счастью, она давно устарела. Что же касается „невыразимой красоты“, это апофеозное качество генерируется торжествующей внутренней гармонией женской души, которую ты, со свойственной мужскому восприятию грубостью, способен ощущать лишь как приятные для глаз очертания фигуры».

Я отозвался со свойственным мне тактом: «Каким бы грубым ни было мое восприятие, меня вполне удовлетворяет то, что я вижу, и прежде, чем совершать вылазки на далекие планеты, давай торжествующе промаршируем в мою спальню в Бумергарте – она неподалеку, и там мы сможем продемонстрировать друг другу все наши достоинства. Пойдем! Снизойди до естественных размеров, чтобы я мог взять тебя за руку. В том виде, в каком ты явилась передо мной сейчас, мне будет очень неудобно к тебе приспособиться, не говоря уже о том, что под твоим великанским весом рухнет кровать. По сути дела. в такой ситуации ни я, ни ты даже не заметим совокупление».

Ллорио презрительно обронила: «Ильдефонс, ты – отвратительный дряхлый сатир. Теперь мне ясно, что я ошиблась в оценке твоих полезных качеств. Тем не менее, ты обязан служить нашему делу с полной отдачей, и никак иначе!»

Она величаво удалилась в эксцентрические изгибы перспектив и с каждым шагом, казалось, становилась все меньше – либо в связи с увеличением расстояния, либо вследствие фактического сокращения ее размеров. Она шла задумчиво – походкой, которую почти можно было бы истолковать, как приглашающую. Я поддался внезапному порыву и последовал за ней – сначала размеренным шагом, затем все быстрее и быстрее, пока не помчался за ней прыжками – но в конце концов выдохся и упал. Ллорио обернулась и сказала: «Видишь? Вульгарность характера заставляет тебя забыть о достоинстве, как последнего глупца!»

Она сделала быстрый жест рукой, напустив на меня сглаз, угодивший мне прямо в лоб: «А теперь я разрешаю тебе вернуться к себе в усадьбу». И с этими словами она исчезла.

Я проснулся на койке в лаборатории, тут же обратился к сборнику трудов Каланктуса и применил, в полной мере, все рекомендованные им профилактические процедуры».

«В высшей степени любопытно! – пробормотал Риальто. – Хотел бы я знать, как Каланктус с ней справился?»

«Так же, как надлежит действовать и нам. Он сформировал группу надежных и неутомимых союзников».

«Вот именно – но где и как это сделать? Занзеля уже сглазили, причем явно не его одного».

«Принесите дальноскоп – убедимся в наших потерях, как это ни прискорбно. Может быть, кого-то еще можно спасти».

Риальто выкатил древний инкрустированный табурет с резными ножками на колесиках, навощенный столько раз, что он почти полностью почернел: «На кого вы желаете взглянуть в первую очередь?»

«Попробуйте сфокусировать прибор на стойком, хотя и довольно-таки загадочном Гильгаде. Он человек проницательный, его трудно провести на мякине».

«Вас может ожидать разочарование, – предупредил Риальто. – Когда я взглянул на него в последний раз, на конклаве, частым движениям его языка могла бы позавидовать почуявшая добычу змея». Риальто нажал на одну из раковин, украшавших край табурета, и произнес заклинание. На поверхность прибора спроецировалось миниатюрное изображение Гильгада в окружавшем его помещении.

Гильгад стоял посреди кухни в своей усадьбе, Труме, и делал выговор повару. На нем не было обычного красного костюма сливового оттенка – теперь он носил розово-красные панталоны, кокетливо перевязанные в талии и на лодыжках черными ленточками. На черной блузе Гильгада красовалась изящная вышивка, изображавшая красных и зеленых птиц. Прическа Гильгада тоже изменилась: пышные волнистые локоны, искусно завитые и подстриженные, закрывали его уши, причем это произведение парикмахерского искусства украшали две изящные булавки с рубинами и дорогостоящий плюмаж из белых перьев.

«Гильгад не терял времени, подчиняясь диктату последней моды», – проворчал Риальто.

Ильдефонс поднял руку: «Слушайте!»

Из дальноскопа тихо доносился гневный, взволнованный голос Гильгада: «Здесь повсюду следы жира и копоти! Я мог смириться с этим в период предыдущего получеловеческого существования, но теперь я смотрю на вещи, в том числе на эту грязную и убогую кухню, совсем по-другому. Отныне я требую безукоризненной чистоты и аккуратности! Все поверхности, все участки должны быть выскоблены начисто, чтобы на них не осталось ни единого пятнышка! Но это еще не все! Мое превращение может казаться прислуге странным – не сомневаюсь, что вы отпускаете шуточки по этому поводу у меня за спиной. Но у меня чуткий слух, и я тоже умею шутить! Надеюсь, достаточно упомянуть Кьюния, с недавних пор выполняющего свои обязанности, прыгая на маленьких мягких лапках, помахивая длинным мышиным хвостиком и пищащего от страха при виде кошки?»

Риальто нажал на раковину, чтобы удалить изображение Гильгада: «Увы! Гильгад всегда любил модно одеваться – и, как вам известно, отличался в какой-то мере неустойчивым, даже язвительным темпераментом. Сглаз очевидно не облагораживает жертв. Что ж, с Гильгадом все ясно. Кто следующий?»

«Навестим Эшмиэля – уверен, что его приверженность нашим принципам не поколебалась».

Риальто прикоснулся к раковине; на поверхности табурета появилось изображение Эшмиэля в гардеробной его усадьбы Силь-Соум. Раньше наружность Эшмиэля поражала резким, бескомпромиссным контрастом – правая сторона его тела была белой, а левая – черной. Его одежде была свойственна сходная расцветка, хотя ее покрой нередко можно было назвать причудливым или даже легкомысленным. 2 2 Коллеги Эшмиэля, предпочитавшие более глубокомысленный подход, нередко предполагали, что Эшмиэль символизировал таким образом изначальные полярные противоположности, разделяющие Вселенную, в то же время подтверждая бесконечное разнообразие последствий, проистекающее из кажущейся простоты исходного принципа. Эти чародеи-философы считали характерное самовыражение Эшмиэля проникновенным, но оптимистическим, хотя сам Эшмиэль отказывался анализировать свою внешность.