Мария Семенова - Братья

— Ступай поздорову, малец, отколе пришёл, — угрюмо процедил воин, такой же седоватый и кряжистый, как сам Сеггар.

— А по мне, Гуляй, пусть мальчонка попробует, — всё тем же бабьим голосом возразил маленький кметь.

— Хоть позабавимся, — подал голос ещё один. — Может, правда умеет.

— Вроде играл, когда снегом кидались…

«Снегом кидались?!» У Светела до сих пор саднили плечо и скула. В бою не сберёгся, дедушкину вагуду заслонял.

— Неча! — оборвал суровый Гуляй. — Вот моё слово!

Поглядывали на Неуступа. «Верно атя упреждал. Воинская братчина — не деревенское вече. Воевода всех выслушает, решит сам…»

И Сеггар решил:

— Неси гусельки, Ильгра.

Маленький витязь обрадованно метнулся в шатёр. Воевода покосился вслед, вздохнул, непонятно добавил:

— Побаловать, что ли, в сиротстве.

— А хозяин в ночи не придёт? — мрачно осведомился Гуляй. — Я бы год выждал, прежде чем кому попало в руки давать…

Пока Светел тщился уразуметь: в каком сиротстве? чем баловать?.. кто ночью придёт?.. — входная полсть снова взлетела. Вернулась Ильгра. Сеггар кивнул. Женщина-витязь с поклоном протянула Светелу гусли.

Он шагнул. Бережно подставил ладони… Гудебный сосудец лёг невесомо. Широкий, доброго андархского дела. Тонкое дерево переливами, стальные струночки не чета жильным…

Подобной снасти Светел ни разу ещё в руках не держал, какое играть! Нешто вправду заговорит сейчас, запоёт?

Хитрые гуселишки сразу взялись испытывать его. Назвался игрецом, а ну, совладай! Почему-то не ложились как надо, не устраивались под рукой. Ох, неспорина!.. Светел слушал сдавленные смешки, чувствовал, как по лицу течёт малиновый жар.

Пернатый завиток на верхней поличке, под разлётом струн… Гордая красота андархских письмён…

Крылья лебединые, щёкот соловьиный, сердце соколье.

«Что… Быть не может!»

Резьба по краю корытца выглядела побитой, в бороздках запеклась бурая ржавчина…

Светел забыл, чего ради всё делалось, медленно поднял голову, не умея и не смея поверить. Кое-как выдавил:

— А… а Крыло-то где?..

«В Торожихе… с Ялмаком был…»

— Играй уже, пустобрёх, — морщась, потирая бедро, сказал угрюмый Гуляй. — Не то к мамке беги.

«Ты мне ещё что про маму скажи…» Светел вновь склонился над гуслями. Хлынувшая злость, как водится, придала ясности. «Да что ж я сразу не понял?..»

— Так они под левую руку, — вырвалось у него.

В Торожихе от волнения и обиды он умудрился главного не заметить. Так всегда бывает. Только разберёшься, когда сам в руки возьмёшь.

Ильгра насмешливо отмолвила:

— Заправскому гусляру разницы не было.

«Заправскому!..» Светела с детства остерегали являть исконное леворучье. Однако рожоного не переродишь, старшая сестра с годами младшей не становилась. Светел на миг отрешился от голосов и насмешек, представил вживую, как попирает обычай. Правой рукой избирает нужные струны… левой бряцает, поваживает вверх-вниз…

«Где уж тебе, кокористая снастишка, дикомыта перекокорить!»

Открыл глаза, поставил гусли как надо. Попытал на пробу созвучие. Гулкий короб отозвался кошачьими голосами.

— Безрукому гудиле струны мешают, — сморщилась Ильгра.

— В небо глянь: тучи рвутся!

— Мёртвые встают, от живых сглаз отбегает.

— Забыл ты, парень, о банную печку ногу сломать, чтоб верно игралось.

— Клади гусли, пильщик, пока не испортил!

Молчал, кажется, один Сеггар, но его пристального взгляда Светел не замечал. Крутил шпеньки. Ладил, соглашал струну со струной. Гусли привыкали, из чужих и неведомых становились понятными, почти своими.

— Оставь, косорукий, перетянешь, порвёшь!..

«И не вам, захожни, дикомыта переконать!»

Когда он снова утвердил гусельки на колене, в ответ грянуло такое богатое и звонкое полногласие, что занялся дух.

Светел победно вскинул голову… Во дела! Прежде этого мгновения он за недосугом даже не думал, какую песню сыграет. Что-нибудь этим гуслям привычное? Из того, что от Крыла слышал?.. «Да ну. Кметям не девичьими безделками тешиться стать…»

Созвучья побежали одно за другим, выстраиваясь в напев. Зарокотали отзвуками далёких битв. Загудели лесными вершинами в бурю.

Голос у Светела как был тележный, так и остался. Чёрного кобеля добела не отмоешь. Ильгра подняла руку перебить, раздумала. Гуляй оставил мять бедро, запустил пятерню в бороду.

«Атя! Слышишь ли? Вот она, твоя мудрость…» Светел во всё сердце рванулся к хмурому небу, откуда сквозь облака смотрел на него Жог Пенёк.

Струны зазвенели рваным железом, упавшим на пол темницы. Такого восторженного наития Светел не познал даже в бою, когда под ледяными снарядами расседались щиты. Жёсткие стальные струны ранили пальцы, гусляр не замечал.

Со стороны купилища взялись подходить люди. Вагашата, приезжие торжане, кто-то из кайтаровичей… и, конечно, свои правобережники. Становились, слушали.

Светел ещё пробежался по струнам… замолчал. С пальцев капала кровь. Гусельный короб трепетал бесконечным послезвучанием, казалось, оно не то чтобы затихало — тянулось облачком ввысь, улетало, истаивало, как певчая душа игреца.

Сеггар кашлянул. Спросил хрипло:

— Ты эту песню где подцепил, парень? Её скоморох боговдохновенный поёт.

— Ну…

Пока Светел раздумывал, говорить ли при всех о Житой Росточи и Кербоге, подал голос Гуляй:

— Слышь, гудила! «Крышку» умеешь?