Мария Семенова - Братья

Ни о какой «Крышке» Опёнок понятия не имел, но в том ли беда! Какое не могу, какое не знаю! Чем невозможней, тем лакомей! Он изготовил гусли, ответил уверенно:

— Напой, подхвачу.

Только узнать, каковы певцы ходили в дружине, тот раз не довелось. Долетел крик, люди стали оглядываться, расступились… Прямо к Светелу со всех ног спешила Равдуша.

— Ты что, околотень, удумал? — голосила она на бегу. — От рук отбоиш, горе моё горькое, что удумал-то, а?..

Добрые люди уже ей донесли — сын прямо нынче ладился с воинами уйти. Подбежав, Равдуша при всём народе схватила дитятко за ухо, принялась дёргать. Светел не вырывался. Стоял, глядел перед собой. Не слушал, как потешались торжане.

В глазах воеводы отразилось нечто похожее на уважение.

Равдуша вдруг всхлипнула. Перестала кричать. Опустила руку.

— Мама… — сказал Светел.

Повернулся, обнял её. Только тут заметил на пальцах липкие капли, пачкавшие мамину сряду.

Равдуша уткнулась ему в грудь, расплакалась. Сколько было говорено о его судьбе, о дружине… когда-нибудь… когда курица петухом запоёт… И что… уже? Настал срок несбыточный?

Сеггар вновь кашлянул.

— Не спешила бы ты, государыня матерь, сына бранить…

В это время из шатра послышался стон. Негромкий, страшный. Тотчас высунулся русоголовый парень:

— Дядя Сеггар! Летень мечется!..

Кмети сразу ожили, зашевелились, будто им объявили о чём-то очень значительном. Сеггар покосился, принял решение:

— Пойдём со мной, государыня. И ты, гусляр, если воинскую жизнь постичь хочешь.

В шатре разгоняла сумрак масляная лампа. Навстречу Светелу обернулась белянушка. Она сидела у низкого походного ложа, держала знакомый кувшинчик и ложку.

— Глянь, безделяй, что своей гудьбой натворил! — с ненавистью прошипела она. — Вот руки-то не отсохнут!..

Светел почти не услышал. Под меховым одеялом покоился человеческий остов. На подушке разметались рыже-бурые волосы, обтянутое лицо казалось бескровным, как берестяная изнанка. Костлявые пальцы трепетали, скребли одеяло, человек дёргался, приоткрывал бессмысленные глаза… временами жутко стонал.

Белянушка накрыла его руку своей, в голосе наметились слёзы:

— Ну что ты, дяденька Летень… Всё хорошо… Пожалуй, молочка глотни…

— Лучшим витязем был, — глухо проговорил Неуступ.

Светел как очнулся. В шатёр набилась почти вся дружина; кому не хватило места, заглядывали снаружи. Глубоко в животе начал расползаться мертвенный холод. Светел помнил: год назад, в Торожихе, мать плакала при виде калеки. Примеряла его судьбинушку к своим детям. Не могла вынести мысли, что с ними приключится подобное.

«Вот теперь, уж верно, благословение отзовёт. Страшной боронью возбранит. И как мне Сквару вернуть?»

Равдуша вдруг выпустила его рукав, шагнула, склонилась к лежащему, присмотрелась. От измученного лица веяло не жизнью, лишь подгнётным угаром страдания. Светел нахмурился. Огонёк человека метался, шаял сизой змейкой. Не знал, разгореться или угаснуть совсем.

— Давно он так?

Ответил сам Сеггар:

— Давно. Как вернулся с шишкой на голове…

— По сию пору смирно лежал, — со злой горечью вставила девка. — А тут этот… тренькать начал, все раны развередил!

Равдуша подобрала понёву, опустилась на колени у ложа:

— Ты за ним ходишь, умница? Кормишь-то как?

Девка показала кувшинчик:

— В рот волью, глотает понемножку… и то ладно.

— Нас уж спрашивают, отчего не добьём, — сказала Ильгра.

— А мы в ответ в кулаки, — прогудел Гуляй. — Где один из нас, там и знамя!

Светелу на плечо легла каменная рука.

— Глядишь ли, малец? — спросил Неуступ. — Такой почести при мне ищешь?

Светел ответил так же негромко:

— Брата вызволю, будет чести довольно.

Девка поясняла Равдуше:

— Оставить бы у людей, как всегда делают, да кому такого доверишь? Уморят небрежением и нипочём вины не призна́ют.

— Как он, бедный, в тяжком пути вовсе душу не изронил…

— Того боялись, — вздохнула белянушка. — Калита бегом гнал, уж очень дикомытов страшился. А дядю Летеня в болочок взять — места нет!

Смочила ветошку, бережно протёрла сухой лоб. Раненый вдруг перекатил голову, захрипел. Непослушные губы силились что-то произнести.

— Тихо! — рявкнул Сеггар.

Кмети затаили дыхание, девка замерла с тряпицей в руке, не кончив движения. В тишине прозвучал голос, которого они не слышали месяцами. Слабо позвал:

— Крыло…

— Дядя Летень! — ахнула белянушка. — Заговорил!..

— Никак в себя входит, — обрадовалась Ильгра. — Дозвались гусельки!

— Бредит, — не поверил Гуляй.

Раненый кое-как приподнял ресницы, зелёно-карие глаза смотрели с детской обидой.

— Крыло…

Белянушка нагнулась к нему:

— Дядя Летень, это не Крыло играл, а вот он… Дядя Летень?

— Друже! Правда очнулся! То-то мы без тебя заскучали!

— Теперь встанешь!

— Силу быстро наберёшь, а мы и лук твой сберегли, и броню!

Летень смотрел на своих товарищей, на Сеггара, на Равдушу.

— Что… молчите…

Скрипнул зубами, бессильно зажмурился.

Когда вышли наружу, Равдуша снова ухватилась за руку сына, крепко сжала. Светел изготовился к напрягаю, но мама заговорила не с ним.

— А сам ты, воевода, страшных дикомытов трусишь ли?

Сеггар даже остановился. Нахмурился. Понял.

— Ты к чему, матерь?

— К тому, — сказала Равдуша, — чтобы тебе немощного по колотным дорогам лишку не мучить. Оставляй у нас, вы́хожу.

Светел отважился подать голос:

— Мы сами из Твёржи. Пеньками люди зовут. Бабушка многими зельями искусна…

— Пеньки? — удивился воевода. — Не того ли Жога Пенька семьяне, лыжного делателя?

Равдуша скорбно понурилась.

— Атя мой это был, — с мрачной гордостью подтвердил Светел. — Как брата свели, от горя изник.

Мамина рука задрожала на локотнице.

Сеггар вздохнул, помолчал. Принял решение:

— Чем отблагодарить велишь, государыня?

— А тем, — отмолвила Равдуша, — что витязь сынку о воинстве сказывать станет. Вернёшься за ним… буде не раздумает Светелко… тогда сумею тебе дитя вверить.

Соседям, что вырастили и собрали замуж Ишутку, достались добрые подарки от жениха. Всё, чем был богат приморский запад Левобережья: вяленая рыба, птенцовый жир, тонкая посуда и соль. Даже две андархские книги в красивых окладах. Кто сумеет, прочтёт, остальные рисунками полюбуются. Самым драгоценным был, несомненно, большой короб настоящей муки. Светел с калашниками возились в болочке саней, так и этак устраивали поклажу, готовя ложе больному. Короб с мукой до поры выставили наружу. Тотчас появилась Розщепиха, прошлась вокруг, постучала по расписному лубу клюкой. Подумала, уселась сверху.