Мария Семенова - Братья

— Поспешай, батюшка стень. Учитель зовёт!

Ветер задумчиво расхаживал из угла в угол. Пощипывал бороду. Лихарь коснулся пальцами ковра на полу. Близко увидел дорожку, вытоптанную в пушистой некогда шёрстке. "Зачем ты так скромен, учитель, давно бы уже новый ковёр тебе под ноги метнуть… Золотом тканный, семьюдесятью шелками…"

— Звал, отец?

"Только бы не спросил, скоро ли картину отдам. Утопить дуру безрукую…"

Ветер вздохнул:

— Прочти вот, что пишут.

Вощёная столешница когда-то была красивой и чистой. В первые годы Лихарь неутомимо затирал на ней кляксы. Ныне воск берегли для важных печатей. Порезы и пятна давно уподобили стол рабочему верстаку, но Ветер и его сменить не давал. Лихарь взял грамотку, лежавшую сверху. Пробежал начальные строки.

— Люторад к тебе просится…

В письмах Люторада мольба о служении звучала годами. Может, учитель решил внять наконец?

Ветер кивнул:

— Ты дальше читай.

" … Сей унот, именем Мартхе… с первых слов исповедался братом отступника, казнённого смертью…"

Руки начали противно дрожать.

"…Очищение памяти поругателя святых начал… затеял странные разыскания…"

Голос Ветра пробился сквозь пелену:

— Об этом что скажешь, сын?

Ковёр под ногами Лихаря обратился жёрдочкой над ловчим оврагом.

— Скажу, два яблочка с одной яблони, — произнёс он сипло, глухо. — Куда старшее укатилось, туда и младшее метит.

— Люторад не менее пристрастен, — сказал Ветер. — Только ты близко знал этого ученика, он же встретил впервые. Это старое письмо. Я немало повеселился, читая, как сын ревнителя, пеняющий нашему ученику, сам пел песню, сложенную его дружком. Ладно, думал я. Всякий, кто возвысился, бредёт сквозь стаю завистников, убеждённых, что несли бы честь гораздо достойней.

Лихарю стало нечем дышать. Глубоко в животе сплотился ледяной ком. Тайные разыскания. Имя брата. Что за тайны Ознобиша мог открыть в городе, куда путь исчислялся седмицами? Лихарь не знал. Вот только животной боязни нет дела до разумного знания. Ивень. Ивень…

— Первый урок во славу Владычицы был им исполнен прекрасно, — продолжал Ветер. — Надёжные люди наперебой подтверждали, сколь верно я распорядился судьбой ученика. Я радовался и гордился, не ведая о грядущих тревогах. Потом стали доходить известия о тайных занятиях Мартхе. Мой вернейший старатель, ты помнишь его, искал записи райцы, дабы показать людям грамотней себя, но не нашёл. Тем временем новое задание было напрямую отвергнуто, притом без единого слова сомнения или просьбы. Я получил лишь вот это. Прочти, сын.

Грамотка Ваана являла вершину краснописанья. Благороднейший лист без разводов от смыва, буквы кружевной вязью. Сразу видно: эта рука царские уложенья записывала.

— Люторад зол и всем недоволен, от его обличений я с лёгкостью отмахнулся, — вслух размышлял Ветер. — Однако это Ваан, неизменный на советах Высшего Круга. Может, мне в совпадения верить начать? Или в то, что он мальцу сопливому позавидовал?

"…Не процвёл ли прыщами…"

— Так вот зачем ты плесень настаивал и ложечницу толок, — вырвалось у стеня.

Ветер отмахнулся:

— Мне нужен был зримый знак исполнения… Об остальном как рассудишь? Мог наш ученик, оставшись без каждодневного водительства, не на шутку сбиться с пути?

"…Сокровенный умысел… обнаружил нечто важное… да вмешается земная длань…"

Лихарь заново перечёл нарядные строки. Перед глазами рябило. Ивень. Ивень…

— Ваан свой век доживает, — выговорил он медлительно. — Ему всяк вражишка, кто на ум наставить не просит. Ты же нас учил чужим мнением не прельщаться. Право, отрока впору хвалить: твоей наукой живёт.

Ветер молча расхаживал. Что-то решал. Лихарь натужно выдавил шутку:

— А воровские чернила и нам бы сгодились. Особенно если впрямь способ есть поблёкшее восставлять.

Ветер всё молчал. Разглядывал оружие на стенах. Лихарь сказал ещё:

— Даже его своеволие можно толковать надвое. Если как презрение… ты, отец, к столбу за меньшее ставил. Но если по-иному судить… райца, давший присягу, отверг тайнодействие за спиной государя. Опять хоть хвали.

Ветер наконец остановился. Откупорил пузатую глиняную бутыль, налил в две кружки душистого привозного вина.

— Ты думаешь моими мыслями, сын. Так я и сделал: похвалил его. А теперь сядь и слушай меня.

Лихарь опустился на корточки у двери — место почтительного ученика, внимающего наставлению.

— Я знаю, сын, твои подкрылыши жалуются: Ворон получает и то орудье и это, а им остаётся совестить должников да смирять блудливых мужей, — начал говорить Ветер. — И Белозуб скоро выплачет единственный глаз, посягая вернуться в тайное воинство. Как мыслишь, споспешится ему добежать в Выскирег? Осмотреться, людские пересуды послушать, нам донести? Вроде невелико орудье, справится. Успешка знаменитая выйдет, оплошка шеи не сломит… разве только беспрочему, а беспрочих не жалко. Понял ли ты меня, старший сын?

Лихарь еле проглотил сладкое вино, вдруг ставшее уксусом. Послушное тело перетекло на колени.

— Воля твоя, отец… не пойму…

— Чего же я не объяснил тебе, сын?

Вот она, горчайшая мука. Угадывать за внешне простыми словами тайную суть. Истый замысел учителя. Своё в нём значение и место. Бояться ошибки. Сознаваться в бессилии.

И ещё этот вечный страх. Лёд внутри. Тень Ивеня всякий раз, когда поминали Ознобишу.

Лихарь пробормотал:

— Гнездарёнок с самого начала на меня зуб вострит. Я тоже никогда ему долгих лет не желал… и чада за мною. Если Ваану с Люторадом вера слабая, на что Белозуб? Пускай дикомыт бежит успешника награждать…

Ветер улыбнулся. За такую улыбку учителя Лихарь кого угодно убил бы. И сам жизни не пожалел.

— Ты говоришь моими словами, сын. Я думал про Ворона. Нет, выскирегское орудье не про него. Он обнимет царского райцу и забудет, чего ради пришёл. Думаешь, зря я его подальше услал?.. Твои наглядыши легче сберегут трезвость рассудка. Не оправдают отступника потому лишь, что тот звался некогда братом… Понял ли ты меня, сын?

Жёрдочка под ногами вроде окрепла. Лихарь сглотнул.

— Если райца Эрелиса остался верен Владычице и котлу, они придут и уйдут, не показавшись. На что ему о них знать…

Ветер смотрел очень пристально. Взвешивал каждое слово. Кивал. Лихарь отважился вздохнуть чуть свободнее.

— Если же Мартхе… вольно, невольно… левую стезю принял… как велишь помочь ему правый путь вспомнить?

Ветер поставил кружку на стол. Не спеша подлил напитка, пахнущего сладкими ягодами и солнцем. На изысканные Ваановы строки шлёпнулась багровая капля.

— Бывает, потускневшую память ясня́т знакомые стены. Тут и посмотрим, далеко ли яблочки раскатились. Уразумел, сын?