Мария Семенова - Братья

В снежной норе, перекрытой пластами крепкого черепа, было тесно и мозгло. Зато меховая харя не норовила примёрзнуть к лицу. Сиди, разговаривай вволю. Хоть кричи, не боясь обжечь морозом нутро.

— Точно дружина? Не простая стража купеческая?

— Точно. Я повадку не спутаю.

— И что они сеггаровичи, тоже по повадке узнал? — злился Марнава. — Клич кликнули? Со знаменем подошли?

— Сказались они. Витязь с отрочёнком…

Лутошка сидел красный от незаслуженной руганицы. Бежал остеречь, вышел виновен. Не те вести доставил!

Подглаварь люто досадовал. Отказывался бессчастье признать.

— То у тебя Неуступ морозом погиб, то из мёртвых восстал…

— Я что в людях подбираю, то доношу, — дерзко отпирался Лутошка. — И ныне сказываю, что глаза видели. Не веришь, другого на развед посылай. Батюшка Телепеня меня небось слушает!

Марнаве едва сиделось на месте, но тесная нора не шатёр, поди разгуляйся.

— О второй дружине был разговор?

Лутошка помолчал, буркнул без почтения:

— Не было.

Марнава отвёл взгляд. "Прибью выскочку. Когда-нибудь… чтоб не видели…"

— Витязя, с кем говорил, описать можешь?

— Ну… большой. Кольчуга под кожухом. Волосы жарые, в две косы.

— Дикомыт, что ли?

— Да вроде.

— А по говору?

— Дикомыт, дядя Марнава.

— Что несёшь? Откуда правобережник у Неуступа?

— Я те знаю? — вконец озлился Лутошка. — Сам поди расспроси!

Марнава скрипнул зубами. Сдержался.

— Так знамя видел ли?

— Нет.

— Слова́ ветер носит, — приговорил подглаварь. — Кто ни попадя сеггаровичами скажется, а мы из одного страха прочь отступай? Так, что ли?

Лутошка тоже налился дурной кровью. "Сам Неуступа до смерти трусишь, а на мою голову валишь?!" Однако смолчал. Шайка неистребима, пока стоит заодно. Раздор — всем смерть. Обиженным и обидящим без разбора.

— Нам батюшка велел поезд пощупать? — продолжал Марнава. — Вот и пощупаем. Без добычи назад бежать не лицо… пустого имени напугавшись!

"Болтай ещё, будто Телепеня обмяк. У него думы, каких ты до веку не обретёшь. За море уйти, наземь сесть, венцом возвеличиться! А тебе лишь бы рыбку съесть да костями не подавиться…"

…Долго перемалывать неподъёмные мысли дорога Светелу не позволила. К полудню и утренний развед, и осязаемая близость боя завлеклись пеплом. Зато стала обретать вес железная рубашка. Светел даже ремень подтянул, снимая часть тяжести с плеч. Старшие витязи подсаживались на сани. Светел хорохорился, не давал себе роздыха. Стомили дикомыта на лыжах! Под сумерки поезд выбрался из леса, двинулся косогором через длинный склон, вылизанный пожаром.

Здесь возчики слезли с насиженных козел, стали шептать фыркающим оботурам тайные слова в заиндевелые уши. Прихотью метели склон от гребня до подножья украсился рябью толстых, рыхлых валов. Потревожишь — свергнешься в неудержимой лавине, добро, если выкопают живого. Могучие коренники, лучше всех знавшие, куда надёжно ступать, бережно выбирали дорогу. Полозновица, прежде единая, разошлась веером, каждый новый след выше старого. Сани плавно возносились и пропадали, словно лодки в волнах.

Всё шло хорошо. К середине косогора Замша перестал через слово поминать Бакуню и обвал, подстроенный в Кижах. Среди возчиков начался разговор об оттепельной поляне поблизости. Приободрились и оботуры. Скоро водопой, заросли сочного пупыша…

Лишь сеггаровичи знай поглядывали на гребень. Не убирали рук от оружия.

Тут неожиданно всполошились обозные псы. Светел, шагавший с головными санями, услышал крик. Заметил впереди человека.

Без шапки, в распахнутой шубе, весь растерзанный, незнакомец махал руками, силился бежать целиной навстречу поезду. Вязнул, падал, невнятно кричал, указывая назад. Пытался тащить за собой санки.

— Не покиньте, люди прохожие!.. Лиходеи товарища подстрелили, кровью исходит… погибель без вас…

Не было такой веры на Коновом Вене, чтобы гибнущих покидать! Светел воткнул за ремень латные рукавицы вместе с меховыми, живо припустил на подмогу.

— Стой! — рявкнул сзади Сеггар.

К кому обращался? Поезд на всякий случай останавливал?.. Уже было видно: в саночках ворочался, хотел привстать раненый.

— Куда ранили?.. — хрипло, торопливо спросил Светел растерзанного. Самое скверное, если вгорячах да с перепугу беглецы выдрали из тела стрелу. Он успел заметить взгляд мужика, вдруг ставший хищным, пристальным…

…И кувырком полетел в снежный обрух, ловко сбитый посреди шага. Барахтаясь, с головой канул в зернистую толщу. Рыхлый снег ослепил, забил рот, проник в рукава.

Вдруг подался весь целиком…

Потёк, закружил, отнимая чувство верха и низа…

Пока весь поезд пялил глаза, у гребня зашевелились сугробы. Сверху вниз ринулись молчаливые тени в просторных отбеленных балахонах. Пролетели первые стрелы, пущенные на бегу. Кореннику головных саней достались две враз. Бык рванулся и рухнул, взрыв головой снег. В людей покамест не метили. Главное, смутить поезд! Дать хорошей напужки! А там — дело изведанное. "Отдадите волей — возьмём охотой, не отдадите волей — возьмём неволей!.. И кто тут сеггаровичами рядился?"

"А вот кто!"

Страшный лук Гуляя первым вымолвил ответное слово. Коротко прогудел срезень, брошенный тетивой. Снял куколь и шапку, нежным дуновением расчесал Марнаве волосы надо лбом. На два бы пальца пониже, и всё. Ни зрака, ни зыка, лишь белые звёзды, гаснущие во тьме.

— Харр-га! — прокатилось навстречу.

Марнава шарахнулся, канул к самому снегу… поверил наконец в Лутошкину правду. Между набегающей шайкой и санным поездом выросла цепочка людей. Все оружные. В кольчугах под распахнутыми плащами. И сам Неуступ. Точно такой, каким четырнадцать лет снился Марнаве. Без щита, с жутким косарём, уложенным на плечо. Шлем, не шлем! Вобьёт голову в рёбра и всё вместе в землю по пояс!

— Харр-га!

На раздумья оставалось мгновение. Телом чувствуя чужую волю и пальцы на тетиве, подглаварь свистнул что было мочи: "Втёку разбродом!"

Стая, готовая обрушиться на беззащитный обоз, прянула врассыпную. Марнава пригнулся как мог, отворачивая летящие со склона ирты. Рыхлый снег взвился завесой. Быть может, спасительной. Марнава не чуя ног пронёсся мимо задних саней. Ушёл вниз… Страшный взгляд из-за тетивы как будто рассеялся, отпустил.

Не всем было дело до того, что творилось дальше по склону. Потревоженный вал ещё струился где прахом, где глыбами, но плавный ток был нарушен супротивным движением. Снизу вверх рвался как будто огненный ком. Белый поток его сметал, сбрасывал… и не мог остановить насовсем. Похороненный пламень возникал всякий раз выше прежнего. Рывками, прыжками, глазу не уследить!

Так когда-то взмывали из водопадов таймени. Вверх, вверх, плывя в отвесно падающей струе!