Мария Семенова - Братья

— Там, — повторил Цепир.

Кобчик густо покраснел. Уставился в пол.

— У Спичаковой палатки, — неожиданно ответил Ведига.

— Не ври нам! — плюнул Цепир. — Что делать учёному райце в запустелой норе?

Ведига бережно ощупал нос. Гнусаво отрёкся:

— А не врём. Что ему там, не ведаем. Нас с собой зазывал, не пошли мы. Не дурные.

Харлан тут же навис, хищный, суровый:

— Забоялись, разбойнички? И чего бы?

— Не разбойнички мы. Мы — мо́лодцы посовестные.

— На словах все посовестные! А как до дела…

— Вольно тебе судить, дядя Харлан. Ты нашей жизнью не жил.

Харчевник усмехнулся:

— Все на свете припеваючи живут, одни вы маетесь, от людей изобиженные. Особенно великому райце легко владыке советовать о жизни и смерти. Вас в чужой кладовке поймают — спиной ответите за оплошку. Он ошибётся — могилам счёта не будет!

— Друг мой, с кем толкуешь? — попрекнул Цепир. — Эти дальше своего брюха не смыслят, им что жизнь чужая, что смерть!

Мезоньки переглядывались. Шушукались. Подталкивали друг дружку.

— Ладно, — сказал Машкара. — Иначе спрошу. Он какими словами в ту палату вас звал?

— Молви уж, Кобец, — сумрачно приказал Ведига. — Ты всех больше речи с ним вёл.

Кобчик встрепенулся:

— А я что… ну, котёл поминал. Аодха-царя… который кров для бездомных… ещё какой-то котелок урядить… а мы почём знаем?

— Зазевайся — всех поймают да в кабалу, — добавил Ведига. — Мы людям веру давали, пока титьку сосали, повыросли, поизверились.

Харлан опустил руку. Переглянулся с Машкарой. Цепир просто закрыл глаза и сидел так некоторое время.

— Мартхе… — первым хрипло выговорил райцев слуга. — Он с вами… он для вас… такое сделать решился…

— Умный мальчик, — с горечью пробормотал Цепир. — Так вот о чём он хотел со мной побеседовать…

Машкара устало спросил:

— Скажи лучше, правдивый Цепир, почему мы с тобой не додумались?

Райцев мезонька смотрел то на одного, то на другого. Кулаки сжались.

— Почто меня не позвал? Я бы… за него…

— Я напыщенный старый болван, — прошептал великий райца.

Машкара взял служку за плечо, притянул к себе.

— Дитя моё… Мартхе разгуливал по Выскирегу, ограждаемый не только знаком райцы, но и умениями, преподанными на воинском пути. Буяны из тех, кого смиряет Площадник, отступали с дороги. Давай поразмыслим, кто достаточно ловок, чтобы забрать его, не покинув следа?

Уличная сарынь жалась по стенам, не ведая, на кого смотреть, плохо понимая, о чём речь. Харлан, напротив, впивался взглядом то в одного, то в другого.

— Слушайте во все уши, крысята! Я-то вас знаю! Отнорка в городе нет, чтоб вы не разведали! Так я и поверю, будто хоть один из вас поблизости не торчал! Не затаился поглядеть, как по ваши головы с облавой нагрянут, да никого не найдут!.. — И зло рубанул левой рукой. — Да что душу тратить! Речётесь братишками, а кто из вас пропади, тотчас разбежитесь, не вступитесь…

— Я… — начал вдруг Кобчик.

Его ткнули в рёбра. Поздно! Харлан заметил.

— Хоть один не всю совесть обронил, сберёг немного для правды. Ну? Что видел? Кого?

Под злыми взглядами всей сарыни Кобчик приоткрыл рот. Невнятно пискнул. Стрельнул глазами, умолк, закрылся локтями.

— Сказывай, маленький ястреб, — пророкотал мягкий голос Машкары. — Никто не клонит тебя к предательству и оговору. Нет зла в том, чтобы выручить Мартхе, если он ещё жив.

Кобчик торопливо набрал воздуху в грудь, зачастил:

— Двое их… сперва не было, вдруг взялись… из стен вышли… за плечо тронули сзади, он сомлел… А после куда — того не видел, не знаю!

Цепир отнял руку от лица. Трое мужчин молча уставились друг на друга, все подумали об одном.

— Ты, малыш, татей этих прежде в городе замечал ли? — проворковала красавица у двери.

Голос мерцал таким серебряным бархатом, что Кобчик решился чуть развести локти.

— Нашла видока! — подстрекнул угрюмый Харлан. — Этим хоть исад камнями засыпь, отрекутся: не видели!

— А вот и видел, — опустил руки Кобчик. — Старшего их. У ножевщика ножи выбирал!

— Что скажешь о нём? Волосом белый, чёрный, высокий ли? Молодой, старый?

— Его разбери, — надулся Кобчик. — Неприметный. Шапка на нос, как вот у него… — Кивнул на райцева служку. Подумал, добавил: — Только у того на один глаз, и не поправит… Дяденька! А сухарика?..

"…И тогда, государь, было явлено настоящее чудо. Люди увидели, как вода расступилась…"

Лёгкое перо скользило по чистому листу. Гладкому, бескрайнему, точно снежное поле. В книжнице было тепло и покойно, ровно горел нескончаемый жирник. Буквы получались всё изысканней и красивей. А если не получались, Ознобиша стирал их простым мановением, выводил снова.

"Нет. Не так. Расступилась — слово порожнее…"

И оно потускнело, ожидая замены.

"Вряд ли вода откатилась влево-вправо, вздыбилась по сторонам! Чудо не насилует сущего. Воля Богов сводит вместе будничные события, дивно выстраивая пути судеб… Впрочем, это отдельное рассуждение, коему здесь, пожалуй, не место…"

Ему стало нравиться умствовать перед записью, подбирая слова.

"Как же всё могло происходить? Вот почти истреблённый народ, зажатый между свирепыми гонителями и неодолимой рекой. Последние ратники бьются на Кровавом мосту, но долго ли простоят? И тогда бабы вручают себя Светлым Богам. Жизнь, так жизнь, смерть, так смерть! Обняв детей, женство гонит упряжных оботуров прямо в поток… Каких оботуров, они на лошадях ездили… И могучая стремнина вдруг меняет течение. Ничего невозможного для великой реки, взявшей сторону в людском споре. Оказав себя милосердней андархов, грозная Светынь…"

Временами стены книжницы начинали покачиваться. Приходилось заново отрешаться от саней, душной полсти, пут, кляпыша, изорвавшего рот.

"Нет, не так. Не андархов . Милосердней завоевателей . Блюдя правду, встающую из письменных и устных преданий, к слову андархи прибегать буду пореже. Имя племени — как наставленный палец: смотрите, вот кто содеял то и это! Я райца. В делах прадедов я ищу не славы или оскорбления правнукам, лишь истоки нынешних бед…

Вижу, вижу, как отворачивается Цепир. Честит малодушным. Ваан закатывает большие глаза: нет бы излагать по выверенным писаниям, скрывая холостьбу прибаутками, сплетнями, диковинными притчами…

Как быть?"

Листы копились опрятной стопочкой. Ознобиша косился на них, крепко подозревая: придётся ведь переделывать. Вымарывать, вставлять. Вдумываться в каждое слово, ища единственное. Долгое, тяжкое дело. Ну и пускай. Впереди вечность.

"Как пересказать былое, не скрывая злодейств, но не растравляя древних обид? Не впадая ни в скуку, ни в легкоумие?

Верно положить цель — значит сделать полдела. Если глаз видит, стрела долетит…"