Роберт Джордан - Око Мира [litres]

Тьма окружила его, абсолютная чернота всеобъемлющего ничто. Ступени по-прежнему оставались на месте, вися в черноте под ногами Ранда и впереди него. Когда он оглянулся, те, что были сзади, исчезли, бесследно растворясь, слившись с ничем вокруг. Но шнур тем не менее никуда не делся, протянувшись позади юноши, – светящаяся линия, уменьшающаяся и исчезающая вдали. Она не была столь же толстой, как раньше, но пульсировала по-прежнему, вливая в него силы, качая в него жизнь, наполняя его Светом. Ранд продолжил подъем.

Поднимался он чуть ли не вечность. Вечность и минуты. Время замерло неподвижно в царящем вокруг ничто. Время побежало быстрее. Он взбирался вверх, пока внезапно перед ним не возникла дверь, с грубой, старой, расщепившейся поверхностью, дверь, так хорошо врезавшаяся в память. Ранд прикоснулся к ней, и дверь взорвалась щепками. Пока щепки падали, он шагнул через порог, осколки разбитого дерева осыпались с плеч.

Комната была той же, что он помнил: безумное, полосатое небо за балконом, оплавленные стены, полированный стол, жуткий камин с ревущим, не дающим тепла пламенем. Некоторые из тех лиц, которые образовывали камин, – замершие в страданиях и муке, беззвучно вопящие, – тронули что-то в его памяти, будто были ему знакомы, но Ранд держал пустоту закрытой, плавая внутри себя в пустоте. Он был один. Он взглянул в зеркало на стене, лицо его в зеркале было столь же четким, будто там и был он. «В пустоте – спокойствие».

– Да, – произнес Ба’алзамон от камина, – так я и предполагал. Алчность Агинора одолела его. Но, в конце концов, это не имеет никакого значения. Долгий поиск, но теперь он кончен. Ты здесь, и я знаю тебя.

Посреди Света дрейфовал пузырь пустоты, а в центре пустоты плавал Ранд. Он потянулся к земле своей родины и нащупал твердый камень, неподатливый и сухой, камень без жалости, где лишь сильный может выжить, лишь тот, кто так же стоек и тверд, как гора.

– Я устал бегать. – Ранд не верил спокойствию своего голоса. – Устал от того, что ты угрожаешь моим друзьям. Больше я не стану бегать!

Он заметил, что у Ба’алзамона тоже был шнур. Черный шнур, намного толще, чем у него, настолько больше, что во много раз превосходил в обхвате человеческое туловище, но Ба’алзамон по сравнению с этой бечевкой выглядел гигантом. Каждая пульсация этой черной вены пожирала свет.

– По-твоему, что-то изменится, бежишь ты или стоишь на месте? – Пламя рта Ба’алзамона смеялось. Лица в камине плакали над весельем их господина. – Ты убегал от меня множество раз, а я настигал тебя и заставлял проглотить твою гордость, приправив ее твоим хныканьем и слезами. Множество раз ты стоял и сражался, а потом простирался ниц после поражения, моля о пощаде. У тебя есть этот выбор, червь, и один лишь этот выбор: преклонить колени у моих ног и верно служить мне, и тогда я дам тебе власть над престолами; или же стать глупой марионеткой Тар Валона и визжать, пока тебя не размелет в пыль времени.

Ранд переступил с ноги на ногу, бросив взгляд за дверь, словно бы в поисках пути к бегству. Позволив так думать Темному. За дверным проемом по-прежнему была чернота ничто, рассеченная сияющей нитью, бегущей из тела Ранда. И туда же уходил толстый канат Ба’алзамона, такой черный, что выделялся в темноте, словно на снегу. Два шнура пульсировали, как аорты в противофазе, одна рядом с другой, свет с трудом сдерживал волны мрака.

– Есть другие возможности, – сказал Ранд. – Колесо плетет Узор, не ты. Из каждого капкана, что ты ставил на меня, я уходил. Я спасся от твоих Исчезающих и троллоков, убежал от твоих друзей Темного. Я выследил тебя здесь и попутно уничтожил твою армию. Не ты плетешь Узор!

Глаза Ба’алзамона ревели, как две топки. Губы не шевелились, но Ранду послышалось проклятие, брошенное в адрес Агинора. Затем пламенники потухли, и это обыкновенное человеческое лицо озарила улыбка, от которой Ранда пробрал озноб даже через теплоту Света.

– Можно набрать другие армии, глупец. Еще двинутся армии, которые тебе и не снились. И ты выследил меня? Ты, слизняк под камнем, выследил меня? Я начал обставлять твой путь еще в тот день, когда ты родился, тот путь, что привел бы тебя к могиле или сюда. Айил позволили бежать, а одной – дожить, дабы донести весть, что эхом повторялась бы годами. Джейин Далекоходивший, герой, – Ба’алзамон до насмешки исказил слово, – которого я раскрасил, как шута, и отправил к огиру, думал, что сам освободился от меня. Черные Айя, будто червяки, на животах исползали весь мир и отыскали тебя. Я тяну за веревочки, и Престол Амерлин танцует, считая, что она управляет событиями.

Пустота затрепетала; Ранд поспешно укрепил ее вновь. «Он знает все. Он мог бы это сделать. Могло быть так, как он говорит». Свет согрел пустоту. Сомнение взметнулось криком и успокоилось, оставив после себя лишь зернышко. Ранд передернул плечами, не зная, хочет ли он похоронить это зернышко или заставить его прорасти. Пустота сделалась устойчивой, меньше, чем прежде, и он плавал в спокойствии.

Ба’алзамон, казалось, ничего не замечал.

– Мало значит то, получу я тебя живым или мертвым, разница тут только для тебя и в том, какой властью сможешь ты обладать. Ты будешь служить мне – или твоя душа. Но я предпочел бы видеть тебя вставшим предо мной на колени живым, а не мертвым. В твою деревушку был послан единственный кулак троллоков, а я мог отправить тысячу. Один друг Темного встретился тебе там, где сотня могла напасть на тебя, спящего. А ты, глупец, ты даже не знаешь их всех, ни тех, что впереди, ни тех, что рядом с тобой. Ты – мой, всегда был моим, мой цепной пес, и я привел тебя сюда, чтобы ты склонился перед своим господином или же умер и позволил склониться перед ним твоей душе.

– Я отвергаю тебя! У тебя нет никакой власти надо мной, и я не встану перед тобой на колени ни живым, ни мертвым.

– Смотри, – сказал Ба’алзамон. – Смотри!

Не желая этого, Ранд все же повернул голову.

Там стояли Эгвейн и Найнив, бледные и испуганные, с цветами в волосах. И еще одна женщина, чуть старше Мудрой, сероглазая и красивая, одетая в платье Двуречья, вышитое вокруг ворота яркими садовыми цветками.

– Мама? – выдохнул Ранд, и женщина улыбнулась безысходной улыбкой. Улыбкой его матери. – Нет! Моя мать умерла, а эти две не здесь, и им ничего не угрожает. Я отвергаю тебя!

Эгвейн и Найнив затуманились, расплылись, дымку разогнало ветром, и она развеялась, девушка и Мудрая исчезли. Кари ал’Тор по-прежнему стояла там, с расширившимися от ужаса глазами.

– Она-то, по крайней мере, моя, – заметил Ба’алзамон, – моя, и я буду делать с нею, что мне заблагорассудится.

Ранд замотал головой:

– Я отвергаю тебя. – Он через силу выдавливал слова. – Она умерла, и она – в Свете, и ты ей ничего не сделаешь!