Евгений Витковский - Протей, или Византийский кризис [Роман]

Протектор аккуратно провел горизонтальную линию посреди страницы. Вверху написал:

Наложить на Россию Советскую власть.

Протектор Вольф.

Прямо под ровной линией, за которой начиналось деление столетия пополам, написал так же аккуратно:

Низложить в России Советскую власть.

Протектор Вольф.

В общем-то этим все важное для России в наступающем андрогинном веке исчерпывалось. Небо и избыточную замусоренность в этом столетии, как всегда, приводила в порядок старая подметалка, комета Галлея: ей полагалось появиться в 1910 году (тут-то начнет все назначенное начинаться), и снова — в 1986 году (тут-то и начнет все назначенное кончаться: хватит с России: бей раз, бей два, но нельзя ж до бесконечности). Всякими пустяками, вроде великих полководцев и великих писателей, Протектор не заморачивался: наложив на страну столь тяжкую контрибуцию, он привычно знал: сами народятся, как грибы. Ну, еще то, что окраинными колониями страна больно тяжела нынче, почти неуправляема — так к концу века они сами отсыплются. А не отсыплются, им же хуже.

Протектор почесал между серыми стоячими ушами той самой палкой, что вынул из XIX века, пометил, что от Китая до Египта в первой половине столетия все вменяемые державы мира должны перейти на григорианский календарь, бросил римскую палку из номера столетия далеко на запад — и перевернул страницу. К западу от России лежала Польша, но ею заниматься недосуг, — сама управится, тоже, понимаешь, государство несгинеющее — да и неохота. Еще дальше — Германия… да, вот тут придется ломать голову. Советской властью не отделаешься…

Он ощутил раздражение, провел еще одну черту и вписал:

Сделать в России все как было раньше.

Протектор Вольф.

Протектор заметил, что хвост у него ко льду все-таки примерз. Ругнувшись на каком-то давно мертвом языке, он извернулся и стал яростно дышать на хвост. Тот, конечно, отмерзал, но очень медленно.

А время неотвратимо приближало наступлением тысяча девятисотый год. Еще не XX век, но распоряжения положено дать наперед. Протектор твердо был намерен закончить список кар человечества еще до последней вспышки чукотской Авроры Бореалис, которая возвестит наступление Нового года.

Однако же сперва нужно было разморозить хвост. А то и перед кометой Галлея неудобно будет, если без него останешься.

…Потом век прошел, как и было обещано. В полдень последнего дня года с тремя девятками на конце, в двадцать четвертый лунный день, в день алтинч кюн, в день за басанг, в день святых мучеников Тивуртия и Еввиота, в день под знаком планеты Хукуру, Протектор вновь появился на берегу того же пролива и сделал в Амбарной Книге Судеб надлежащие записи. В том далеком столетии комета Галлея ожидалась еще только лет через шестьдесят, так что к этому времени он собирался и хвост привести в порядок, и заново имплантировать два пожелтевших премоляра на верхней челюсти. Как раз будут развиты нужные технологии. Придется, однако, гарантировать на тот век процветание дантистам. Не любил Протектор Вольф использовать положение в личных целях, но комета — все-таки дама, и выглядеть перед ней полагалось пристойно положению.

Протектор неожиданно отвлекся — задумался и заново открыл Амбарную Книгу Судеб. Вновь покусал мохнатую лапу — и двумя резкими линиями поставил на странице косой лиловый крест, отменяя свои же распоряжения. Мелкими буковками он написал в начале следующей страницы непонятное слово «бифуркация» — и надолго задумался. Нет, не нравился ему придуманный план. Он придумал нечто новое.

Он вспомнил, что, в отличие от XX века, у наступающего XXI палка есть, и ясно, что тут ею еще помашут. Этот век действительно разорвет связи с прошлым, создав Интернет и полную расшифровку человеческого генома и многое другое, без чего люди жили и могли бы жить дальше, и уж точно могли бы обойтись без драки Абрама с Махмудом, Полуэкта с Манолисом или интерахамве с баньямуленге, хотя последнего, возможно, и не избежать…

И он решил поставить палку.

Он размашисто вписал в амбарную книгу все, что придумал. Но заглянуть в ту книгу можно будет лишь тогда, когда она будет дописана. Вот пусть тогда и заглядывают.

А мы откроем другую книгу, читатель. Эта написана. Входи, милости прошу.

Как обычно, пропускаю тебя первым.

…Был сотый год эры Чучхэ. Был пять тысяч сто двенадцатый год Кали-юги. Был год белого тигра и кролика. Был месяц марери. Был месяц сивану. Был месяц джьештха. Был день клубники и земляники. Был день гараган табан. Был день тёртинч кюн. Сто восемнадцатого сароса (кто не знает, что это такое — дальше вовсе не читайте), в день, когда Москва все еще пила за здоровье давно покойного поэта, которому вчера открыли памятник, на каковую церемонию не явился русский царь, чье основное имя Павел, но прямое-то Исаак, а ведь мог бы зайти, антисемит проклятый, и дела нет никому, что у него у самого вчера день рождения был, царей много, Дымшиц один, — во всемирный день молока и защиты оного от детей, и телятам-то не хватает, — в юбилей того дня, когда парагвайский диктатор доктор Франсия стал диктатором пожизненным, в тот день, когда весь Рейкьявик минутой молчания почтил трагическую годовщину повышения цен на яйца в СССР и уж заодно в день, когда над Россией состоялось его императорского величества солнечное затмение, — в этот день случилось нечто важное.

Помнится, ни один русский царь не делал ноги из Кремля. Кроме Ивана Васильевича Грозного, насчет которого у потомков есть немало серьезных оснований сомневаться, что был он, конечно, Грозный, но только Иван Иванович, по батюшке Телепень-Овчина-Оболенский. А что? Мать его звали Елена Глинская. Это точно, а про мать его, про мать его, про мать его… короче, про мать его все хорошо известно. Петр Первый, правда, однажды месяца два тоже отсиживался в Троице-Сергиевой лавре, ну так… ну так мать же его звали, ну да, Наталья Нарышкина. И про его мать нам тоже все известно.

В России всегда все известно в основном про мать.

Даже по воровскому закону, по которому иметь почти ничего не положено, мать иметь можно.