Галина Гончарова - Маруся. Попасть - не напасть [СИ]

Последние вагоны явно с каким-то грузом, это понятно даже мне. Они закрытые, при них охрана… это хорошо. Спокойнее ехать будет.

Наконец мужчины договорились, и Андрей Васильевич протянул проводнику несколько купюр. Я шагнула вперед, но наткнулась на предупреждающий взгляд.

И – смолчала.

– Мы сейчас попрощаемся, и я девушку сам посажу в купе. А ты по приезде мне ответишь, как довез, понял?

Проводник закивал.

Андрей Васильевич положил руки мне на плечи.

– Будьте счастливы, Мария.

И я не удержалась.

Ткнулась лицом ему в плечо, слезы сами побежали…

Я сильная?

Нет.

Здесь и сейчас, рядом с этим мужчиной, я понимаю, что такое настоящая сила. Когда человек идет и делает то, что должен. Вопреки любым обстоятельствам, вопреки самой смерти.

Почему таких мужчин мало?

Теплая рука гладит меня по волосам.

– Машенька… не плачь, родная. Все будет хорошо, обещаю. Ты еще молодая, ты будешь жить долго и счастливо, и за себя, и за нас с Алиной…

Слезы потекли еще сильнее.

Усилием воли я загнала их поглубже, шмыгнула носом. Может, и не аристократически, но платка-то у меня нет!

– Прощайте, Андрей Васильевич.

– Прощайте, Мария.

Слова пусты. За нас сейчас говорят наши глаза.

Доля секунды, не больше, а потом мы отводим взгляды. Слишком многое мы поняли друг о друге.

– Отец…

– Дитя мое…

Ни сказано ни слова. Но слова повисают в воздухе.

Как можно стать такими родным за несколько встреч? А вот можно. Только если сказать все это, я и уехать-то не смогу. Никак не смогу…

Я порывисто обнимаю мужчину и крепко целую в щеку.

И получаю в ответ отеческий поцелуй в лоб. Андрей Васильевич крестит меня.

– Храни тебя Господь, дитя мое…

Купе оказывается вполне комфортным.

Два диванчика, никаких верхних полок. Оно рассчитано на двоих людей, не больше.

Есть места для багажа, но мне они не нужны. Все равно ничего у меня нет…

Андрей Васильевич стоит на перроне до последнего. Я смотрю в окно, он смотрит на меня, машет рукой, когда поезд тронулся…

Раздеваться я начинаю, только когда фигура ротмистра скрывается из вида. И в кармане халата…

Как он умудрился?

Когда?

Небольшой кошелек черной кожи. Портмоне.

Открываю его.

Несколько крупных купюр, горсть мелочи, записка, нацарапанная наспех, карандашом на уголке газеты. Медленно читаю.

– Храни тебя Господь, дитя мое…

И не откажешься.

Эх, Андрей Васильевич…

За окном мелькают дома, деревья…

Стук в дверь заставляет меня завернуться в плащ. Проводник чуть смущается.

– Госпожа…

– Да?

– Господин просил принести…

На второй диванчик ложится три платья.

– Откуда это?

– Дамы ездят, забывают иногда…

Действительно, глупый вопрос.

Приглядываюсь к платьям.

Одно отбраковываю сразу. Винно-красный шелк, черное кружево, вырез до… этого самого. Ясно какая дама и какого сорта его забыла. Подозреваю, даже в каких обстоятельствах.

Два других поприличнее.

Коричневое сукно и серый бархат.

Увы, придется выбрать сукно. У него есть один большой плюс – пуговицы спереди. Да, это заявка – я из простого народа, у меня нет служанки. Ну и пусть, мне ли сейчас привлекать внимание?

Бархат выглядит намного благороднее, разве что на подоле пятно от чего-то жирного. Но множество мелких пуговиц сзади, тонкое кружево отделки…

Нет, это просто не то.

Выбираю коричневое сукно.

– Иголка и нитки найдутся?

– А то как же, госпожа.

– Сколько с меня?

– Господин все оплатил, не извольте беспокоиться…

И вновь по щеке сбегает непрошенная слезинка.

Ах, Андрей Васильевич…

Прощайте. И простите меня за все. Я вас никогда не забуду. И сына назову Андреем.

Андрей Васильевич бодро шагал по ночной Москве.

На душе у него было легко и весело, как не было уже давно, с того самого черного дня…

Легко ли узнать, что ты умираешь?

Обречен, и никто не может для тебя ничего сделать?

Поверьте, это очень тяжко. Осознание собственной смерти свалилось на Истокова, как каменная плита на плечи, придавило, расплющило…

Когда сразу – не так больно, наверное.

Вот ты был, а потом тебя не стало, и разве что кто-то тебя оплачет. И не больно, и не страшно…

А тут…

Лежишь и вспоминаешь свою прошлую жизнь, и понимаешь, что ничего-то в ней такого и не было.

Настоящего.

Разве что Алина.

Синие глаза, светлые волосы, улыбка, поляна с ромашками, платье с такими же ромашками… горькое сожаление о своей глупости.

Да, он получил следующий чин, он продвинул свою карьеру…

И что толку?

Натали с детьми навещала его в больнице, а он смотрел и понимал, что они – чужие, совсем чужие.

И с этой нарядной женщиной в платье по последней лондонской моде, и с этими манерными девушками, которые жеманно растягивают слова, и даже с сыном, который вырос избалованным и изнеженным.

Строил он карьеру, строил… и что?

И пепелище…

И горькие сны, приходящие по ночам, скручивающие мышцы болезненной судорогой, и проклятье, разъедающее тело и душу…

И вдруг касание теплой руки.

И взгляд серьезных темно-серых глаз.

Мария…

Похожая на Алину – и совершенно другая. Хрупкая и беззащитная, умная и отважная, серьезная и не по годам рассудительная – и в то же время удивительно наивная.

Ах, Мария…

Тебе плохо? Так помоги тому, кому еще хуже.

Андрей Васильевич не определял свои чувства. Это было не сексуальное влечение, нет. Не любовь, не привязанность. Скорее, некое родство душ.

Да, именно так.

Две раненых души, два одиночества.

Княжна могла быть его дочерью по возрасту. И хотелось помочь, защитить, отогреть… что он мог ей дать?

Несколько разговоров – и только.

Думал, они никогда больше не увидятся, но судьба оказалась благосклонна к ротмистру.

Взрыв.

Покушение на наследника…

Совсем Романов мышей не ловит, разленился вконец…

А, что уж теперь.

Именно благодаря этому покушению Мария вновь оказалась в той же больнице. И смогла найти его. Удивительное присутствие духа для молодой девушки.

Мария все рассчитала правильно.

Ей – не поверят.

Нет, оправдываться тут будет просто бесполезно. Говори, не говори, ругайся, проси, умоляй…

Романов в принципе будет сейчас рыть землю носом, надо бы ему этого Милонега заложить, пока еще есть силы и возможность. Сегодня же, как придет, письмо напишет.

Денег в карманах не оставалось даже на извозчика.

Казалось бы, зачем ему крупные суммы в больнице?

Но Андрей Васильевич не привык быть без денег. Издержки полунищего детства и отрочества, знаете ли. Когда после тяжелого рабочего дня стоишь и думаешь – извозчик – или булочка. А если булочка, то придется тебе идти пешком четыре квартала, а зима и холодно. И обувь старая.