Терри Пратчетт - Господин Зима

— С тех пор я сделал ещё много таких айсбергов.

— ХЫРРРРРРРРРРРРР!

Много айсбергов, подумала Тиффани. Множество огромных ледяных плавучих гор, за которыми тянется шлейф туманов и бурь, и каждая гора выглядит в точности как я. Сколько кораблей уже врезались в них?

— Не стоило так утруждаться, — шепнула она.

— Я становлюсь всё сильнее! Я прислушиваюсь и учусь! Я понимаю людей!

За окном запел дрозд. Тиффани задула свечу, и в комнату просочился серый утренний свет.

Слушает и учится. Разве вьюга способна что-то понимать?

— Тиффани, Царица Цветов! Я делаюсь человеком!

Тут «гн-гн-гнх-хххи» и «хыррыы» сбились с ноги, налетели друг на дружку, слились в сложную последовательность всхрапов, и Аннаграмма проснулась.

— А-а… — Она зевнула, потянулась и посмотрела по сторонам. — Похоже, всё прошло неплохо.

Тиффани сидела, уставившись в стену. Как это он «делается человеком»? Что он имеет в виду? Ведь он никак не…

— Ты не задремала, а, Тиффани? — спросила Аннаграмма тоном, который она сама, должно быть, считала шутливым. — Ни на минуточку, а?

— Что? — переспросила Тиффани, по-прежнему глядя в стену. — А, нет. Я не спала.

Внизу уже кто-то проснулся, были слышны шаги. Спустя какое-то время заскрипела лестница, и низкая дверь комнаты открылась. Мужчина средних лет, робко потупившись, промямлил:

— Мама просила узнать, не хотите ли позавтракать, уважаемые?

— О нет, мы не можем злоупотреблять вашей добротой, у вас ведь так мало… — начала Аннаграмма.

— Да, спасибо, с удовольствием! — сказала Тиффани, опередив и заглушив её.

Человек кивнул и закрыл дверь.

— Да как ты могла! — возмутилась Аннаграмма, когда скрипучие шаги двинулись вниз по лестнице. — Они же бедняки! Я думала, ты…

— Умолкни, будь любезна! — огрызнулась Тиффани. — Замолчи и очнись наконец. Это настоящие, живые люди! А не какая-то выдумка. Сейчас мы спустимся вниз, поедим и скажем: «Спасибо, было очень вкусно», а эти люди скажут спасибо нам, и мы пойдём. И это будет означать, что всё сделано, как велит обычай, а для них важно, чтобы обычаи соблюдались. И вообще, они не считают себя бедняками, ведь все, кто живёт в округе, такие же бедняки. Но они не настолько бедны, чтобы не соблюдать обычаи. Вот когда на обычаи не хватает, это настоящая нищета!

Аннаграмма таращилась на неё с открытым ртом.

— Хорошенько подумай, прежде чем что-то сказать, — добавила Тиффани, тяжело дыша. — А лучше вообще ничего не говори.

На завтрак была яичница с ветчиной. За столом все вежливо помалкивали. Позавтракав и попрощавшись, всё в том же вежливом молчании, но уже на двоих, ведьмы полетели к дому, который все вокруг, должно быть, так и будут до скончания века считать домом госпожи Вероломны.

Перед дверью околачивался маленький мальчик. Едва девушки приземлились, он выпалил:

— Бабка Оббло сказала, ребёнок вот-вот родится и что вы дадите мне пенни!

Тиффани повернулась к Аннаграмме:

— У тебя ведь есть сумка?

— Ну да, э-э, целая куча.

— Нет, неотложная сумка. Та, которая всегда наготове у двери и в которой всё собрано на случай… — Увидев выражение ужаса на лице Аннаграммы, Тиффани сказала: — Ясно, сумки нет. Придётся обойтись без неё. Дай мальчику пенни, и полетели.

— А мы можем позвать кого-нибудь на помощь, если что-то пойдёт не так? — спросила Аннаграмма, когда они оторвались от земли.

— Мы и есть те, кого зовут на помощь, — просто сказала Тиффани. — И поскольку это всё-таки твой удел, я взвалю на тебя самую тяжёлую работу…

…отвлекать бабку Оббло. Бабка не была ведьмой, хотя большинство людей этого не знали. Она выглядела точь-в-точь как ведьма — точнее, точь-в-точь как старуха, скупившая весь каталог «Боффо» в день невиданной распродажи волосатых бородавок. А ещё она была немного не в себе, и её нельзя было и близко подпускать к женщинам, которые ждали первенца. Потому что бабка так и норовила рассказать им (гнусно хихикая) о том, что может пойти не так, и будущие матери начинали верить, что у них пойдёт не так решительно всё. Но ей можно было доверить уход за больными, главное, проследить, чтобы не прикладывала примочки из перегноя куда ни попадя.

На этот раз было много шума и хлопот, но ничего такого, что предрекала бабка Оббло. В итоге на свет явился резвый мальчик, который не превратился в мячик только потому, что Тиффани успела его поймать — Аннаграмма не умела держать младенцев.

Зато она отлично смотрелась в остроконечной шляпе, и, поскольку Аннаграмма была заметно старше Тиффани и почти ничего не делала, женщины в доме решили, что она и есть главная из двух юных ведьм.

Оставив её держать младенца (на сей раз правильной стороной вверх) и лопаться от гордости, Тиффани отправилась в долгий обратный путь через лес к Тир-Ньян-Ягг. Вечер выдался ясным и морозным, вот только ветер сдувал с деревьев колючие снежинки прямо ей за шиворот. Тиффани летела долго, ещё в пути она страшно устала и очень, очень замёрзла. Он не может знать, где я, повторяла она про себя в сумерках. И ума у него кот наплакал. Зима ведь рано или поздно закончится, да?

«Э-э… а как она закончится? — спросил Задний Ум. — Хоть мисс Тик и говорит, что достаточно просто быть, должно быть, надо ещё и что-то сделать, правда?»

Ну, придётся, наверное, немного погулять босиком, подумала Тиффани.

«Что, повсюду?» — полюбопытствовал Задний Ум, пока она петляла между деревьями.

«А может, это как быть королевой, — вмешался Дальний Умысел. — Королева просто сидит себе во дворце, иногда выезжает в карете и машет ручкой, и этого вполне хватает, чтобы вся махина королевствования работала и монархические дела шли своим чередом».

И всё же, стараясь не врезаться в деревья, попадавшиеся на пути, Тиффани одновременно пыталась увильнуть от крохотной мыслишки, которая так и норовила просочиться ей в голову: «Рано или поздно, так или иначе, он найдёт тебя… И как он может сделаться человеком, а?»

Заместитель почтмейстера Грош не верил врачам. От них все болезни, считал он. Поэтому он каждый вечер клал в свои носки немного серы и хвастался, что ни дня в жизни не болел. Возможно, это объяснялось тем, что мало кто решался приблизиться к нему — из-за запаха. Но однажды кое-что всё-та-ки приблизилось. Когда заместитель почтмейстера Грош открывал поутру почтамт, в здание ворвалась вьюга и вымела его носки дочиста [13] Об этом случае написали в газетах, и вскоре заместитель почтмейстера получил письмо от одной вдовы. Она писала, что чрезвычайно ценит в мужчинах такую чистоплотность. Потом их видели вместе, так что вьюга оказалась ветром добрых перемен. (Примеч. автора) .

И никто не услышал, как Зимовей сказал: «Серы довольно на человека!»