Екатерина Лесина - Ловец бабочек. Мотыльки

— Я боюсь, — призналась Ольгерда. — Что если… что если пройдет год? Или два? Или еще раньше, но он поймет, кто я… вспомнит… я ведь далеко не… что если он решит, будто ему нужна невинная девица из хорошей семьи?

— Разведетесь. И если контракт ты не подписывала, то получишь неплохие отступные, — князь разглядывал браслет из крупных розоватых жемчужин. — Ты не моя матушка, не постесняешься в суд пойти.

Не постесняется, это верно.

— Но…

— Ты же не развода боишься?

— И да… и нет… и просто боюсь.

— Невестам можно, — согласился князь.

И пожалуй, был прав. В конце концов, Порфирий знает о ней все, как и она… и это знание сближает. Не только знание. И да, Порфирий именно тот, кто ей нужен.

Спокойный.

Надежный.

Состоятельный. Ольгерда разве не о таком мечтала? А если так, разве позволит она глупому капризу, слабости минутной, мечту разрушить.

Нет.

Она взяла букет — белые тюльпаны и хрупкие воздушные незабудки — и велела:

— Проводите меня… надеюсь, ваша супруга тоже здесь?

— Куда ей деваться-то…

…Гражина смотрела на свечу.

Белую.

Восковую. Сребень за дюжину и то в прошлом месяце сказали, что цены подымут, поскольку политическая обстановка неблагоприятна да и пчелы в том году не роились. Как одно с другим связано, Гражина толком не понимала, но заранее расстроилась.

Траты этакие…

— Сосредоточься, — мягко велел Зигфрид. — Вытяни руку.

Руку-то она вытянула, но вот сосредоточиться не выходило. А надо… представить, будто внутри Гражины горит огонек, позволить ему скатиться в ладонь, а с нее — на фителек. И тогда фителек этот вспыхнет.

Должен вспыхнуть.

А он, проклятый, все никак…

— Не выйдет, — сказала она спокойно и руку убрала. — Разве ты не чувствуешь? Ушла она… моя сила.

Зигфрид нахмурился.

Он часто хмурился, и тогда становился как-то особенно нехорош.

— Еще тогда. Демон ее забрал, да? Или ты отдал? — Гражина вытерла руку платочком. — Не думай, что я обижусь… я еще не привыкла быть колдовкой, но мне надобно знать.

— Я бы никогда не отдал чужую силу…

— Значит, он взял ее без спроса, — Гражина дернула плечиком. — Может, оно и к лучшему… нам не придется ехать туда.

…приглашение пришло уж две недели как. На плотной темной бумаге. Конверт.

Письмо.

И пара строк: Гражину с ее наставником будут рады видеть на семейном ужине. И чуялось, что избежать этого самого ужина у нее не получится.

— Придется, — Зигфрид подал руку.

…почти месяц прошел с того дня и прогулки, которую Гражина до конца жизни не забудет, особенно обратный путь, когда Зигфрид вдруг споткнулся и едва не сошел с тропы. Что он увидел?

Кого?

Главное, замер тогда, позабывши дышать. И вдруг…

…она удержала.

Вцепилась в руку, не особо надеясь на шнурок их связавший, и сказала:

— Не уходи, пожалуйста.

А потом почувствовала, как утекают остатки сил. Было больно. Будто иглы в кожу вошли, и под кожу, и сама кровь Гражины заледенела. Она стиснула зубы.

И покорилась.

…и он потом сказал, что без нее не справился бы, что был беспечен, не рассчитал…

Она смахнула слезу.

Нет уж, нет причин рыдать. Не здесь. Не при нем.

Он не изменился за этот месяц, разве что рубахи стали белее — матушка прикупила. А вот куртку новую он так и не принял, сказал, что старая заговорена, стало быть, носить ее будет, пока не развалится.

— Сила не исчезла, — Зигфрид обнял Гражину. И слезы сами хлынули из глаз. Вот всегда так, пока она одна, то и держится, а стоит кому пожалеть, хоть бы самую малость, то и получается, что получается. Рыдать на чужом плече было… приятно.

— Она не исчезла. Она есть. Я чувствую, но… сила снова спит.

— А… когда проснется?

— Не знаю, — он не лгал ей. И за это Гражина была благодарна. — Возможно, что никогда. Она перейдет к твоим детям. Или внукам… но ехать все равно придется. Они должны убедиться, иначе в покое не оставят.

…матушка отказалась. Мол, здоровье у нее не то, чтобы путешествовать. У Гражины сопровождающий имеется, а ему за одною Гражиной приглядывать проще будет, нежели еще и за панной Гуржаковой.

Может, оно и так, только…

Сердце обмирало.

…поезд.

…и станция махонькая, где только и есть, что вытоптанный пятачок земли, на котором их уже ждали. Коляска. Четверик вороных коней. И Геральд за лакея.

— Надо же, — сказал он вместо приветствия. — Уже высушил? Скоро ты, однако… а тебе, дорогая, впредь будет наука, нечего чужаков привечать.

Ехать было далеко.

Узкая дорога, мощеная желтым кирпичом. Зеленые стены. Молчаливый лес, от которого Гражину дрожь пробирала. Комарье и то здесь помалкивало, да и вовсе было… неспокойно.

Зигфрид нашел ее руку и стиснул пальцы.

…дом.

…Гражина его видела впервые, но откуда тогда это чувство, что дом ей знаком? Белый камень. Два крыла. Крыльцо, лишенное всяческих украшений? Уродливые горгульи, свившие гнездо под красной крышей? По весне они становятся беспокойны, суетливы, иные забираются в дом, выискивают старое тряпье и веники, чтобы свить очередное гнездо на чердаке.

…заросли шиповника, что зеленой шубой лежит на плечах дома.

Дикий виноград и…

…и женщина удивительной красоты, которая вышла встречать.

— Ах, дорогая, мы так рады… — на женщине алое платье с вызывающе короткой юбкой и широкими рукавами. Вырез столь глубок, что кажется, это платье вот-вот соскользнет с пухлых ее плеч.

И Гражина краснеет.

— Ты просто очаровательна! Мне так жаль… — холодные губы касаются щеки. И приходится делать усилие, чтобы не стереть след от этого поцелуя. — Ах… Геральд тебя смутил… напугал… он милый мальчик, но порой бывает чересчур резок.

Она подхватила Гражину под руку.

— Идем, дорогая, нам еще о стольком нужно поговорить… думаю, к вечеру ты изменишь свое мнение о нас…

— Конечно, изменит, — уверенно отозвалась другая женщина, столь же красивая, как первая, только в платье темно-зеленом.

Соломенная шляпка.

Перчатки из грубой кожи. И садовые ножницы. Корзинка со срезанными стеблями шиповника.

— Все розы нуждаются в обрезке, — словно оправдываясь, говорит она. — От обрезки они только лучше растут, поверь…

Поверить несложно.

— А вы, наверное, тот милый юноша…

Милым Зигфрида назвать было сложно. Но он кивнул и, поклонившись, произнес:

— Зигфрид +++, к вашим услугам дамы… — показалось, голос его звенел от напряжения.

— Он силен, дорогая Ида, — произнесла дама в алом. И вторая рассмеялась:

— А что ты хочешь? Кровь не водица… такой род был… помнишь, бабушка рассказывала, что тогда они умели…

— Знали…

Эти двое переглянулись и Гражине стало крепко не по себе.

— Но, дорогие мои, идем в дом… ты, верно, устала, девочка? Стоит отдохнуть… дорога утомляет…