Ольга Цветкова - Мю Цефея. Делу время / Потехе час

У них не оставалось выбора. Все говорят себе, что выбора нет, но, пока сам не столкнешься с необходимостью нажать на рубильник, не осознаешь, что выбора действительно нет.

Точнее, есть: либо нажимаешь на рубильник, либо неделю спустя тебя найдут под колесами беспилотника, у которого внезапно отключилось бортовое оборудование.

С места, на котором Фазанов отменил зону контроля, открывался очаровательный вид на город. Там, внизу, еще сохранялось разделение на живое и неживое, реальность и симуляцию.

Потом он нажал кнопку, и зона контроля исчезла. Наступила эпоха новых ботов. Смерти больше не было.

По дороге домой Фазанов купил масла, свеклу, кубанских помидоров к борщу, селедку и майонез. Подумал, взять ли ему водки или чачи. Выбрал чачу. Надо было напиться.

Войдя в квартиру, Фазанов услышал, как орет телевизор. Новости. Седой генерал в оранжевой куртке докладывал на камеру, что ликвидация химической катастрофы прошла успешно, никто не пострадал, жители спокойно гуляют по городу. Позади генерала стояла толпа радостных горожан.

— Как дела? Ты чего такой хмурый? — спросила жена. На ней была домашняя зеленая сорочка и фартук с желтым цветочком. В углу фартука — пятнышко. Кажется, оно там было всегда.

Фазанов смотрел на радостные улыбки горожан по телику и ничего не ответил.

Потом они ели борщ. Фазанов погружал ложку в красную жижу и наблюдал, как ложка медленно наполняется борщом. Потом Фазанов опускал ложку в рот. Жена никогда не видела, чтобы он так ел, но ничего не говорила. Она знакомыми, одними и теми же движениями загребала сразу салат, мясо и суп, громко хлюпала, отрепетированным поворотом кисти правой руки клала в борщ сметану (она всегда бахала много сметаны в борщ), рассказывала о работе, но офтальмологи всегда рассказывают о своей работе похожие истории, так что Фазанов не мог сказать, слышал он их раньше или еще нет.

Когда он поднялся из-за стола, она снова спросила:

— Так как дела?

— Что?

— Как дела? Расскажи, как дела, — сказала жена.

— Ты меня спрашивала уже, как дела, — ответил Фазанов.

— Да, но ты же не говоришь, как дела, поэтому мне приходится специально спрашивать, как у тебя дела, ну программа такая разговора, понимаешь: если не говорят, как дела, то я обязана спросить, как дела. — Жена тепло улыбнулась улыбкой, которую обычно применяла, чтобы показать, какой Леша глупый, что не понимает ее намеков.

Фазанов молча смотрел на зеленое платье, которое жена всегда носила дома, на сережку, которую она всегда носила в правом ухе, на дырку в левом ухе, где вечно не хватало сережки, на волосы, которые жена всегда убирала в строгий пучок и забирала розовой резинкой.

Фазанов ушел к себе в кабинет и закрылся. В окно было видно, как прекратился дождь, по горизонту тянулась кровавая нить, а где-то внизу, у подъезда, знакомым отрепетированным лаем лаяла соседская овчарка.

Фазанов взял со стола канцелярский нож, вытащил его до половины и выколол себе глаза.

Первый рабочий пропал в сентябре 1832 года. Вышел из кузни и не вернулся.

Спустя месяц исчезли еще двое.

«Паника… Паника хуже холодной печи в разгар смены».

Под каблуками Джеймса Несмита, владельца небольшого литейного завода на окраине промышленной зоны, хрустели головешки и шлак; желтые отвороты высоких сапог приобрели грязный оттенок. Пламя озаряло заводы конкурентов. Под ритмичный стук молотов Несмит шел сквозь цеха, мимо пудлинговых и сталеплавильных печей. Вглядывался в красные лики пламени и ярко-белые гримасы металла. Налет черного дыма был вездесущ — покрывал землю, строения, оборудование, людей, блестел бесконечным саваном. Оттого центральные графства и прозвали Черной страной. Промышленная революция словно вскрыла вены самой земли, вывернула их наизнанку.

Печь номер два не работала — из каменной груди вынули огненную душу.

Несмит остановился у прокатного стана.

— …целая бригада фьють, — говорил кто-то из его людей. — Были — и нет, только пузыри.

— Какие пузыри? Откуда? — спросил другой литейщик.

— Из задницы дьявола.

— В августе? — сказал третий, вытирая руки о робу. — В августе фьють?

— Ну. За неделю или две до Горацио.

Несмит что-то слышал об исчезновении шахтеров, но благополучно забыл — хватало хлопот с собственным производством. Да и чего удивляться: работа в штольнях, взрывная отбойка — завалило, вот и все пузыри. А вот Горацио… Горацио был человеком, которому Несмит платил заработную плату. Именно кузнец исчез первым.

Из печи текло железо, болезненно-белое для незащищенных глаз; прокатный стан и тяжелый молот скручивали его в полосы. Ловкость машин внушала немое уважение. Уважение и лазейки для улучшения, которые всегда видел Несмит.

Рабочий у молота заметил Несмита.

— Сэр! Бэрри и Дилан… Вы уже слышали?

— Да! — перекрикивая лязг, ответил Несмит.

«Производство — это не только печи, молоты и станы. Это — люди… Куда же они делись?»

Он ощутил жгучую потребность раскусить эту тайну. Перейти по ней с одного берега на другой, как по чугунному мосту через реку Северн.

Вечер был мягким и горячим, будто крица железа, а движения Несмита — упрямыми и методичными, словно наклонный кузнечный молот, наносящий удары с одной и той же силой. Инженер искал Купера.

— Сэр, — просипели слева.

Несмит нескладно развернулся.

— Купер? Что случилось? Помимо…

Кузнец, начальник смены, то ли кивнул, то ли опустил взгляд.

— Уильям… он что-то видел.

— Что?

— Уильям что-то видел, сэр!

— Говори толком.

Купер развел руками.

— Что еще скажешь… Уильям молчит. Парни нашли его за мельницей, когда он таращился в ночь.

— Он всегда был таким.

«Замкнутым… чудаковатым…»

— Все так, сэр. И говорит в основном с печами, но… Парни его растормошили, и он произнес имена Бэрри и Дилана. А потом мы поняли, что Бэрри и Дилана нет… — Черное лицо кузнеца блестело от пота. — Будто сбежали.

На такой вариант Несмит не поставил бы и шиллинга — не за день до получки.

— Где Уильям?

— У плавильных печей, сэр!

У печей Уильяма не было. Парень нашелся за складской решеткой — просто стоял и смотрел сквозь прутья, словно ждал, когда его выпустят. Во время разговоров с Уильямом (если те редкие вопросы и ответы-кивки можно считать общением) Несмит часто испытывал смесь жалости и раздражения, и одно без другого никак — так в древности кузнецы смешивали в ямах куски руды и древесного угля. Литейщик столько времени имел дело с огнем и жаром, что, казалось, стал понимать лишь ломкий язык пламени.

— Что скажешь, Уильям?

Литейщик упрямо смотрел перед собой.