Александра Баркова - После пламени. Сборник

Предложенная самим автором версия такова: описанные во «Властелине Колец» события представляют собой некую реконструированную эпоху истории Земли, отстоящую на определённое количество временных периодов назад от наших дней (примерно на 6 тыс. лет) [Толкин 1958]. Исходя из этого, он, затрагивая тему географии, писал так: «Мне необходимо было, полагаю, сконструировать воображаемое время , а что до места — крепко стоять ногами на земле-матушке» [Толкин 1958]. Исследования подтвердили, что Профессор своему слову не изменил, и составленные им карты указывают на несомненное родство географии земной и географии средиземской. В основе построения географической среды мира Толкиена лежит принцип системы, объединяющей несколько источников, среди которых: своеобразная калька с ландшафтов современной Европы, с искажениями, характерными для античных и средневековых карт; география Европы Ⅰ тыс. н. э., где Византия послужила прототипом Гондора, а могучие готские королевства — Рохана; развёрнутая в пространстве и мифологизированная карта английской истории; собственно мифологические представления европейцев о землях обитания людей — как языческие, так и христианские [Семёнов]. Помимо этого, специально проведённое исследование географии одной из областей Средиземья с точки зрения движения литосферных плит доказало, что законы геологических процессов в мире Толкиена абсолютно те же, что и в мире реальном [Исмаилов]. Таким образом, мифопоэтическое пространство, созданное воображением писателя, оказывается узнаваемым и родным, практически осязаемым, «земным», но изменённым ровно настолько, чтобы поверить, что описываемые события происходили давным-давно, в незапамятные времена.

Ещё одна немаловажная деталь, подкупающая своей натуралистичностью (в прямом смысле слова, ибо имеет непосредственное отношение к натуре — природе) — уникальное многообразие растительности, с изумительной точностью и любовью обрисованное и поименованное Толкиеном во «Властелине Колец». Путь героев романа пролегает через шесть природно-климатических зон — от субарктики до сухих субтропиков, и на его протяжении встречается более ста пятидесяти видов растений, каждое из которых закономерно произрастает в характерном для него ландшафте, окружено действительно ему присущими растениями-спутниками и вовремя, в должные календарные сроки, зацветает [Кучеров]. И даже чудесные эльфийские растения неземной красоты оказываются не просто плодом фантазии автора, но имеют близких родственников среди земной флоры: «Я получил большое удовольствие от книги, посвящённой растениям полуострова Кейп-Йорк. Я не нашёл в ней ничего, что непосредственно напомнило бы мне нифредил , эланор или альфирин ; однако причина тому, думается, в том, что в явившихся моему воображению цветах заключён свет, которого не было и никогда более не будет ни в одном растении, и который невозможно уловить кистью. Без этого света нифредил мог бы оказаться просто изящным родичем подснежника, а эланор — очного цвета (только, возможно, чуть покрупнее), с солнечно-золотыми или звёздно-серебряными цветками на одном растении, иногда сочетающими оба оттенка. Альфирин («бессмертный») оказался бы похож на сухоцвет, только не столь сухой и бумажный» [Цит. по: Кучеров].

Растения и деревья Толкиен любил с детства, они обладали в его глазах почти магической притягательностью, каждый цветок или дерево были наделены душой, характером и судьбой. Такое трепетное отношение к природе не могло не найти отражения в трудах писателя. В его мире существуют в действительности живые деревья: Фангорн и другие энты, Старый Вяз, хуорны. Некоторые из них великодушны, другие коварны, они способны разговаривать и передвигаться, принимать решения и даже участвовать в битвах. Интересно, что образ деревьев-воинов возник в воображении Толкиена ещё в школьные годы, в период изучения пьес нелюбимого им Шекспира: Профессор вспоминал горькое «разочарование и отвращение своих школьных дней, вызванное тем, как бездарно распорядился Шекспир „приходом Бирнамского леса на Дунсинанский холм“. Я жаждал придумать такие обстоятельства, в которых деревья действительно могли бы пойти в бой» [Карпентер. С. 46]. Во «Властелине Колец» подходящие обстоятельства были найдены.

Начало истории Средиземья кроется в желании Толкиена создать такой мир, в котором вымышленные им языки обрели бы жизнь и перестали быть исключительно плодом лингвистических упражнений. Иными словами, та часть личности Толкиена, которая являла собой учёного-систематика, породила (или, вернее, пробудила) другую её часть — писателя, художника-творца, обладающего даром созидания и способностью отыскать в своём сердце целую вселенную. Гармоничное сосуществование обеих составляющих личности сделало возможным появление на свет особого литературного мира, воспринимаемого читателем трёхмерно, как нечто реально бытующее. И заслуга учёного здесь в том, что его усилиями мир этот приобрёл убедительную внешнюю форму, облёкся в кровь и плоть, наполнился множеством таких деталей, каждая из которых доказывает: да, перед нами летопись несомненно правдивых событий.

Толкиеном-учёным двигала страсть исследователя «докопаться до костей», то есть до основы, до сущности, до системообразующего элемента — сначала в языке, в литературных текстах, потом в ботанике. Именно эта страсть к познанию природы вещей в сочетании с серьёзным подходом к проработке деталей (случалось, что, раздумывая над некоторыми эпизодами, Толкиен рассчитывал даже направление ветра и фазы Луны) позволила создать на страницах «Властелина Колец» атмосферу достоверности, подкупающую читателя. При этом читателю-то как раз вовсе и не обязательно быть специалистом в вопросе языков, или мифологических текстов различных народов, или же в области ботаники, или географии — всё дело именно в атмосфере, в убеждающем слове автора, глубоко уверенного в том, о чём он говорит.

Как и в мельчайших частичках материи того универсума, о котором он писал, Толкиен точно также хотел быть уверенным и в сюжете, в образах и отношениях героев. На помощь пришла все та же непреодолимая тяга к познанию и изучению языков: благодаря ей он прекрасно ориентировался в мифологии скандинавов, финнов и кельтов, с которой соприкоснулся, занимаясь диалектами этих народов. Мифологические представления названных культур, безусловно, сильно повлияли на суть мифологической системы самого Толкиена («Свод моих легенд, частью которых (заключительной) является трилогия, возник из стремления „переписать“ „Калевалу“, в первую очередь — трагическую историю Куллерво» [Толкин 2001а. С. 531]). Но не стоит воспринимать историю Средиземья лишь в качестве сборника цитат и ссылок на древние северные сказания, ибо типологический подход к анализу литературного наследия Толкиена (в отношении данной работы — к анализу «Властелина Колец») показывает, что источники «заимствования» его мотивов, образов и сюжетов лежат глубже: в сфере бессознательного, в универсальности мифологического мышления всего человечества, в той системе архетипов, которая проявляет себя через мифологическое клише.