Карина Демина - Ловец бабочек. Мотыльки [СИ]

Вот они же с кулечком.

И с пухлым щекастым младенцем в матросском костюмчике. Тогда дела теткиного мужа аккурат в гору пошли, потому и позволила она себе, что костюмчик, что снимок, что платье поплиновое, по которому вздыхала едва ль не горше, чем о муже.

…он же, приболевший, но еще верящий, что поправится. Худой. Только и остались, что усы и глаза выпученные.

…и в гробу…

…и вновь двое — мальчишка на стульчике и женщина за его спиной. Эта женщина потеряла очарование юности, зато обрела уверенность, что жизнь нынешняя несправедлива. И жестока. И потому-то, чтобы в ней не потеряться, надлежит быть такою же, несправедливой и жестокой.

— Соскучилась? — спросила тетка, вытирая руки куском холстины.

— В некотором роде, — Ольгерда отвернулась от стены, где для нее места не нашлось.

Она с самого первого дня была в этом доме лишней. И пусть не просила о милости, но разве могла женщина столь выдающихся моральных качеств не приютить племянницу-сироту? Что бы соседи сказали?

— Я хочу поговорить с тобой, — Ольгерда присела за столик. — О Белялинских.

Тетушка удивленно приподняла брови.

А ведь актриса из нее дурная. Еще бы переспросила, кто таковы эти Белялинские.

— И о твоем сыночкее.

— Он не виноват.

Конечно, он у нее никогда и ни в чем виноват не был. Дорогой мальчик, отрада сердца и единственная радость в унылой теткиной жизни. Ольгерде стало ее жаль.

Ненадолго.

А потом злость охватила. Это из-за нее, из-за безумной этой любви, которая делала тетку слепой и глухой, и вовсе не способной понять, что происходит у нее под носом, Ольгерда стала тем, кем стала. И вообще…

— У вас с Белялинской были какие-то дела, — Ольгерда прошлась по комнате, которая когда-то казалась куда больше. А теперь становилось очевидно, что комната эта убого тесна. Темна. И пара окон не прибавляют света, может, потому что занавешены плотной жесткой тканью.

Розовой?

Голубой?

Зеленой? В полумраке ткань выглядит серой, как и скатерть на круглом столике. И вазочка та же, стеклянная, со сколом на горловине. И даже букет, казалось бы, остался тот же.

— Она тебе носила кое-что… оттуда, — Ольгерда указала на потолок.

…белили его дважды в год. Сначала тетка сама, потом и Ольгерде пришлось помогать ей. А дорогой Анджей обладал слишком хрупким здоровьем, чтобы возиться с побелкой. Ему нельзя было дышать ядовитыми испарениями, а Ольгерда… Ольгерде достаточно было повязать на лицо мокрую тряпку.

— Ты находила клиентов. Знала, кому и что предложить, и все были довольны, пока не случилась неприятность. Кто-то умер, да? Я помню ваши разговоры.

— Всегда была слишком любопытна.

— Увы, приходилось… вдруг бы ты меня и вправду продала?

— Ты сама себя продала, — тетка села на стул. Спина прямая. Руки на коленях. Складки на юбке и те аккуратны. Белый воротничок. Узкие полоски манжет, подчеркивающих, что кожа рук потемнела и огрубела.

— Были причины… и вы, думаю, прекрасно о них знаете, стены в этом скворечнике слишком тонки, чтобы вы не слышали, но… как всегда предпочли закрыть глаза, верно? Что вам до меня, если сынок доволен?

— Ты опять клевещешь…

— Нет, — Ольгерда положила перчатки на столик. — Я пришла к вам с миром… и да, я понимаю, что мне есть за что быть благодарной. Вы не сдали меня в приют. Не отправили в работный дом… вы воспитывали меня, как умели.

Губы тетки дрогнули и на мгновенье показалось, что она вот-вот расплачется.

— Не наша с вами вина, что мы слишком разные. А где вина… там боги простят. Та история… кто умер?

— Не важно.

— Одна ваша пациентка. Вы всегда вполне искренне привязывались к пациентам. И совесть… во всем, что не касается вашего ублюдочного сынка, вы на редкость совестливый человек. И еще страх… испугались, что будет расследование? И на вас выйдут? Посадят… и вы закрыли ваше маленькое, но такое доходное предприятие. Вы закрыли, а ваш сынок открыл…

Молчание.

И поджатые губы.

Подбородок задран так высоко, что становится видна тонкая гусиная шея. Зоб наметившийся. Кожа темная, в мелкие морщинки. Уродливо, однако.

— Он ведь частенько бывал у вас на работе. Вы все мечтали, что он станет доктором. Откроет практику. Найдет себе богатую невесту и заживет тихой жизнью, радуя вас внуками…

Тетка умеет держать удар.

— Но из университета, на который вы так копили, его отчислили на второй год учебы. Деньги он просадил в карты… да… и не только ваши. Он завязался с Белялинской… продолжил ваше дело, но, полагаю, за совсем иной процент. В отличие от вас Анджей умеет торговаться.

— Чего тебе надо.

— Предупредить. Сейчас Белялинскими заинтересовался воевода. И поверьте, отнюдь не из-за того, что очарован семейством…

А все-таки она дрогнула.

— Ты…

— Рассказала ему все, что знала. Успокойтесь, тетушка, Себастьян не тот человек, чтобы гоняться за такой мелочью, как раскаявшаяся сестра милосердия. Ему интересны Белялинские. Они как-то связаны с убийствами, точнее, я думаю, что он так думает. А значит, будет копать. И раскопает… многое раскопает. Ваш дорогой сынок рискует попасть на каторгу… если, конечно, только на каторгу, а то ведь за иные дела и плаха причитается.

— Да как ты смеешь! — тетушка взвилась и попыталась отвесить пощечину, только Ольгерда не была уже той девчонкой, которая позволяла себя бить. И перехватив жилистое теткино запястье, сдавила его. Тетка дернулась.

Не ждала, что изнеженная актриса может оказаться сильной?

Почему никто не воспринимает актрис всерьез?

— Смею. На правах девчонки, которую ваш ублюдок растлил… изнасиловал, а потом и продал… не вы, так он… и мучил годами… о да, будь я умнее… не такой пугливой, я бы пошла в полицию… хотя… конечно, кто бы мне поверил?! Шлюхина дочь и сама шлюхой стала. Так вы, кажется, повторять любили? Так вот, мне плевать на то, что с ним станет. Посадят? Отправят в каменоломни? Повесят? Лишь бы сгинул он из моей жизни.

Ольгерда оттолкнула тетку.

— И то, что я пришла… не думайте, что из благодарности. Мне не меньше вашего не хочется копаться в прошлом. Слишком много там дерьма. И я не хочу, чтобы оно всплыло…

Тетка потерла запястье.

И мрачно поинтересовалась.

— Боишься?

— Чего? Сплетен? Вам ли не знать, сколько раз обо мне говорили и… мне не нравится жалость, а жалеть станут… жалеют слабых, а я не слаба.

Она выдохнула, почувствовав, что сердце теперь бьется спокойней.

— Поэтому, послушайте совета. Забирайте своего сынка, если, конечно, сможете и уезжайте из города.

— Куда?

— А куда хотите… я бы рекомендовала в Хольм. Может, ваша старая подруга поспособствует… хотя… сомневаюсь…

…из дома Ольгерда не выходила — выбегала. И по дорожке каменной пролетела, показалось, не касаясь… и уже там, на улице, вспомнила про перчатки забытые.