Карина Демина - Ловец бабочек. Мотыльки [СИ]

…а уж вид полунагой девицы, что, выскочивши из нумера-люкс вихрем пронеслась по коридору, и вовсе многих порадовал. Вслед девице полетели чулочки и цветной корсет с ленточками, и пожелания всякие, не самого доброго свойства…

…или вот еще случай был, когда господин дочь свою с полюбовником искал… и нашел, на беду… тут уж без мордобития не обошлось. А еще револьвера… после-то лепнину восстанавливать пришлось, добре, господин оказался из состоятельных и без судебного спору весь ущерб оплатил.

— Свободен, — дамочка остановилась у дверей нумера-люкс. Обернуться она не соизволила, но лишь кинула злотень, который лакей поймал в воздухе и благоразумно сгинул.

Пред дверью нумера решительность вдруг покинула Ольгерду.

А если…

Если ее высмеют?

Ничего, выдержит. Вон, в театре на первых-то порах над нею смеялись и в глаза, и за глаза, и норовили укусить побольней. А Порфирий Витюльдович, даром что диковат и неухожен, но человек прямой.

Она прикусила нижнюю губку и толкнула дверь.

В нос ударил отчетливый ядреный запах перегару, изрядно сдобренный табачной вонью. Ольгерда сморщила носик. Вот уж… пьяных она не любила и этакого повороту не ждала… но вошла. Подняла пустую бутылку из-под «Королевской беленькой», поставила к стеночке.

Огляделась.

Не то, чтобы ей не доводилось бывать в «Короне», но…

Нумер-люкс был обширен, обстоятелен и полосат, как пляжный зонтик, модный в прошлом сезоне.

Полосатые, зеленые с золотом, обои. Полосатые, золотые с белым, креслица. И козетка, скромно притаившаяся под разлапистою пальмой, тоже была полосата, и даже тяжелая рама зеркала гляделась неровною, будто стремясь слиться со стеной.

Картины на стенах.

Пара напольных ваз. Ковер пушистый, ныне изрядно изгвазданный — видать, горе Порфирия Витюльдовича не терпела этакой приземленной вещи, как уборка нумеров — и сам хозяин, скорбною фигурой сидевший аккурат в центре ковра.

Он был облачен в просторный халат из красного бархату. На лысоватой голове чудом, не иначе, удерживалась крохотная шапочка. Из кармана халата выглядывало весьма характерное горлышко бутылки, а на пальцах заместо перстней сидели сушки.

— Доброго утра, — сказала Ольгерда громко и нарочито бодро. — А вы все пьете?

Он повел головой и замычал.

Узнал?

Ох, боги… ей бы уйти и вернуться, когда купец протрезвеет, хотя бы самую малость, но… Ольгерда не привыкла отступать. И оглядевшись, она заметила серебряное ведерко для льда. Шампанское заказывал? Не для себя, явно… горевал, стало быть, с размахом и бланкетками, которых, если верить градоправителю, в городе вовсе нет.

Шампанское было выпито.

Поздняя малина оранжерейная съедена. Бланкетки сгинули, Ольгерда лишь надеялась, что попались порядочные и сгинули сами по себе, а не с бумажником Порфирия Витюльдовича. Главное, что лед, пусть и заговоренный, слегка подтаял… а может, и к лучшему?

Она взвесила ведерко.

И повернулась к Порфирию Витюльдовичу.

— Я пришла поговорить с вами, — произнесла Ольгерда с упреком, — а вы тут пьете безобразно…

И вывернула содержимое ведерка на голову купца.

Сначала тот лишь головой мотнул. Вперился в Ольгерду взглядом затуманенным, будто пытаясь сообразить, кто она и что делает в его одиночестве. Сунул руку за шиворот, пытаясь нащупать кубики льда… и заорал.

Ох, как он орал!

Не в каждой опере этакий бас встретишь.

— Ты… ты… чего т-творишь? — он вскочил.

И халат содрал, оставшись в одних не слишком чистых подштанниках.

— Тебя спасаю, — Ольгерда отступила.

А ведь хорош… нет, не красив, это не то, скорее уж крепок. Ни тебе дряблое кожи, ни брюшка мягкого, которым каждый второй ее благодетель обзаводился, надо полагать, вместе с кошелем. А что волосат… ничего, это даже интересно.

— Иди, ванну прими, — велела она.

И как ни странно, Порфирий Витюльдович вдруг смутился, подобрал мокрый халат и исчез в душевой. Ольгерда же, сняв телефонный рожок, потребовала:

— Кофе в люкс. И покрепче, будьте добры.

Она лишь надеялась, что кофий подадут раньше, чем Порфирий Витюльдович вернется.

Пройдясь по номеру, она собрала бутылки, во всяком случае те из них, что на глаза попались. Сняла со стула шелковый чулочек с найвульгарнейшей красной подвязкой, который отправила прямиком в мусорную корзину. Пальчики вытерла…

…а тут и кофий подали.

Накрыли предусмотрительно на двоих.

Отлично.

Она вытащила из ридикюля флакон темного стекла, подняла, наморщила носик — все же «Ясный разум» достать не так легко, особенно теперь, но… дело того стоило.

Три капли в чашку.

И кофий.

Сливок щедро добавить, все ж вкус у зелья специфический.

— Выпей, — она протянула чашку Порфирию Витюльдовичу, который аккурат изволил явиться, слегка протрезвевший и оттого преисполненный печали. Впрочем, спорить не стал, чашку принял и осушил одним глотком.

Этак пить никакого кофию не напасешься.

Ольгерда присела в мягкое креслице и сложила руки на коленях. Она сосчитала про себя до десяти… до двадцати… ничего не происходило. Может, три капли — маловато? Все ж человек он крупный и…

Порфирий Витюльдович встрепенулся вдруг и охнул, схватившись за голову. Согнулся.

Позеленел.

И опрометью бросился в уборную. Ан нет, достало и трех капель.

Свою чашку Ольгерда приняла изящно. Кофий в заведении варили неплохой, а вот круассаны свежайшие да с клубникою, да со сливками взбитыми, были вовсе великолепны.

— Что… — Порфирий Витюльдович явился, мрачен и свиреп, впрочем, банный халат бледно-зеленого колеру, украшенный коронами, этой свирепости несколько убавлял. — Что ты мне подлила?

— «Ясный разум», — она не собиралась скрывать. — Мне показалось, пойдет на пользу.

— Ага…

Он поскреб бороду, насупился.

— Зачем пришла?

К счастью, выяснять, откуда взяла она запретное зелье, не стал. Да и вовсе сделал вид, будто бы ничего такого не произошло.

Хорошо.

— По делу, — Ольгерда отставила чашку. — Присядь. Возможно… я ошибаюсь. Скорее всего ошибаюсь, но попытаться стоит.

Она сделала глубокий вдох.

— Мне двадцать семь. Не столь юна, как бы хотелось. Не столь талантлива… как бы хотелось, — она позволила себе кривоватую усмешку. — Не столь богата…

— Как бы хотелось? — хмыкнул Порфирий Витюльдович.

— Именно. В театре меня терпят. Пока. Надолго ли их терпения хватит? И мне подумалось, что пора бы в этой жизни что-то да изменить.

Она провела ногтем по подлокотнику, чувствуя каждую жесткую ниточку. Еще не больно, но уже почти…

— Я заметила твой ко мне интерес. И хотела бы предложить сделку. Тебе нужна жена.

Молчание.

Бровь приподнята. Удивление изображает? Не без того. Только смеяться не спешит. И ладно. Она бы не вынесла смеха.