Карина Демина - Ловец бабочек. Мотыльки [СИ]

…и творит многое, за что приличному человеку и от дома отказать не стыдно.

Отказывали.

Снова и снова, пока не выселили в Пьяную слободку, где, как известно многим, порядочным людям делать нечего. Впрочем, обитатели этого места отличались поразительным равнодушием к своим соседям и уж тем паче к слухам, оных окружавших. Нет, Зигфрида попытались ограбить.

Обокрасть.

Обмануть… и лишь когда он, потерявши всякое терпение — у некромантов оно все ж не бесконечно — проклял очередного умельца кожной гнилью, то успокоились.

Приняли за своего.

Так бы он и жил, перебираясь изо дня в день, бродил бы по Познаньску, не способный принять его, изменившегося.

…улочки.

…мостовые.

…девицы с компаньонками и подружками. Лицеисты. Гимназисточки в одинаковых платьях, которые бы матушка, несомненно, сочла б даже интересными, хотя… без корсету платья — это почти неприлично…

…дворы.

…дома.

…белизна и чистота. Степенные городовые. Коляски. Лошади.

Телефон и телеграф чудом технической мысли. Выставка в королевской Академии, на которой он окончательно потерялся и осознал, сколь отстал от жизни… попытка отыскать работу. Деньги имелись, но тоска изводила.

Только кому нужен чужак?

Опасный.

Неприятный с виду. Живущий, Хельм знает где… и как знать, не мошенник ли он? Нет, бумаги ему выправили, только кому и что они докажут? А родня все не успокаивалась.

И однажды заявился троюродный племянник, лысоватый господин с чековою книжкой в руках. Он хмурился. Грозно шевелил пышными усами. Говорил пространные речи, смысл которых сводился к тому, что со стороны Зигфрида было крайне непорядочно взять и воскреснуть, когда его не только схоронили с почестями, но и возвели даже памятник из дорогого карасского мрамора.

На могиле он не был?

А зря, памятник хорош… его, к слову, частично из казны оплатили, в память о героической жертве. И как теперь быть? С памятником. С титулом, который вдруг взял и, вместо того, чтобы быть в семью возвращенным, о чем уже не один десяток лет ходатайства писались — а и вправду, чего добру пропадать-то — оказался занят.

Пожалуй, именно это обстоятельство и возмущало дорогого родственника куда сильней, нежели угроза суда и потери имущества. Благо, пронырливые стряпчие с имуществом дело давно уже решили и так, что ни один суд не подкопается…

…а вот титул…

— Двадцать тысяч злотней, — предложил родственник и поморщился, все ж претило его натуре отдавать деньги за то, что могло быть получено, если не бесплатно, то все ж меньшей ценой.

— Идите в задницу, — вежливо ответил Зигфрид.

Воспитание воспитанием, но он и вправду дошел до грани. Появились даже трусливые мысли вернуться. На Проклятых землях, каковыми бы они ни были, он чувствовал бы себя куда спокойней.

— Мальчишка!

— Я постарше вас буду.

Родственничек запыхтел, отер чело платочком, в который же и высморкался, громко, с чувством.

— Тридцать. И девку.

— Какую девку?

Девок ему еще не предлагали.

Кур вот черных. Или ворон. И даже пару кошаков, которых местные мальчишки отловили, движимые желанием и подзаработать, и посмотреть вживую на страшного некроманта. А если получится, то и на зловещий кровавый обряд.

Куры отправлялись кухарке.

Вороны получали свободу. Кошаки прижились при доме и, пожалуй, были единственными, кто отнесся к Зигфриду по-человечески.

— Хорошую, — родственник почесал мизинчиком кончик носа. — Замуж.

— Я не хочу замуж.

То есть жениться… глупость какая. Хватит с него, что любви, что… уже была одна невеста, и чем все обернулось.

— Так, — родственничек поерзал. — У меня дочка есть. Женишься. Потом сынок родится. Ты ему титул, а мы тебя в люди.

И сам разулыбался, до того удачной показалась эта, кажется, неожиданная мысль.

— Нет, — сказал Зигфрид.

И родственничек огорчился.

Конечно, он тут со всей душой, а ему отказывают. Он, если подумать, к отказам не привык. У него, пусть и не титул, но миллионы за спиной. И дочке своей, младшенькой, единственной непристроенной пока, он жениха купить способен наилучшего. А этот вот…

…все мысли читались на круглом лице. И захотелось вдруг сделать так, чтобы эта гневливая гримаска сползла, а с нею и снисходительность, с которою родственничек обращался к Зигфриду, и брезгливость легкая, и…

— Гляди, пожалеешь.

— Уходите, — и Зигфрид позволил тьме выплеснуться. Он так давно держал ее… он не собирался причинять вред человеку, все-таки отец бы не одобрил этакое, да… черная лужа возникла на полу, растянула щупальца, норовя коснуться чужой тени.

И родственничек заверещал.

Что-то там про полицию, про проклятие… про… многое верещал, грозился, убегая, а Зигфрид разглядывал тьму, и кошаки, почуявшие ее, тоже подобрались к черной луже, гляделись в нее, что в зеркало. Старший, матерый с рваным ухом, даже осмелился лапой коснуться.

И верно.

Тьма сама по себе никому не вредила.

А вечером за Зигфридом пришли. Пятеро. Полиция. Ведьмак. И храмовник с благословенною печатью на толстой цепи.

Сопротивляться Зигфрид не стал.

Только хозяйку попросил, чтобы кошек не обижала. Кошки не виноваты, что люди меж собой договориться не способны. И пару злотней оставил, на печенку.

…он даже почти смирился с неизбежностью суда и приговора, который вряд ли будет справедлив, да и ему ли справедливости желать, когда в камеру, куда его засунули, явился человек полный, пожалуй, чересчур уж полный.

Он был лысоват и краснолиц.

Зажат в тиски благообразного костюма, который — и это становилось очевидно — был ему тесен и неудобен. Он то и дело трогал костяные пуговицы, щипал широкий бант галстука и горестно вздыхал, не смея этот бант распустить.

— Бестолочь ты, — сказал он первым делом. И Зигфрид согласился: как есть, бестолочь.

Уезжать надо было.

Познаньск? Нечего ему в Познаньске делать. Не тот это город, чтобы принял потерявшегося во времени некроманта со снисходительностью, не говоря уж о какой-никакой симпатии.

— Вот ты понимаешь, что этот твой… — человек уселся-таки на стул, поерзал, пытаясь уместиться и вновь вздохнул. — Он же ж людям моим покоя не даст. Будет писать клязу за кляузой. Бумагу переводить. Время мое отнимать… тьфу.

Он растер плевок ногой и поморщился: лаковые штиблеты сияли.

— И чего мне с тобой делать?

— А чего хотите, то и делайте, — Зигфрид уставился на пол.

Или вот на штиблеты.

Длинные, с вытянутыми клювастыми носами. Неужто не натирают такие? Или натирают, и с того человек недоволен? Оно понятно. Зигфрид тоже был бы недоволен, если б его этакою обувкой пытали.

— Гордый, значит… гордый и бестолковый… на от, — человек протянул лист. — Пиши.