Карина Демина - Ловец бабочек. Мотыльки [СИ]

Он костью же начертил звезду, на вершины которой сыпанул по горсточке пепла. И народ загомонил. Кто-то зарыдал, тонко и жалобно, но остальные зашикали: правильно, нечего человека от работы отвлекать.

— А вам… не помешают? — на всякий случай уточнил Себастьян.

— Нет.

Зигфрид воткнул кость в середину звезды.

Потер руки.

Встряхнул кисти.

И вытащил из рукава пару склянок. Работал он молча и быстро, и всецело сосредоточившись на деле, не замечая, казалось бы, ничего.

Капля черная.

Красная. Резкий запах померанца. И прохладный мятный аромат, который не вязался ни с костью, ни с пожарищем. Ритуальный нож.

Белесое запястье, исчерченное многими шрамами, сводить которые Зигфрид то ли не желал, то ли не умел. И новая полоса пролегла меж старыми.

Кровь капала прямо на кость.

И ничего не происходило… Светило солнышко. Легкий ветерок ласкал кожу. И главное, что не появлялось того темного давящего чувство, которое возникало рядом с магией смерти.

Зигфрид, перехвативши запястье белой тряпицей, зубами затянул узел.

— Может, все-таки в подвал? — предложил Себастьян. Нет, он не мнил себя таким уж специалистом в науке некромантической, но все ж таки слабо увязывалась оная с ясным погожим деньком.

— Да нет, погодите… тут время надобно.

…а потом Себастьян услышал, как лопается пузырь мира. Это было болезненно. Он покачнулся, едва не упав в серую мглу, которой вдруг наполнился воздух. И та, плотная, с жемчужным отливом, приняла бы Себастьяна.

Утянула.

Он отшатнулся, не боясь показаться трусом. И дышать забыл. И кажется, едва не выпустил крылья.

Схлынуло.

Отпустило.

Не сразу. Серая мгла облепила его, не желая расставаться. Истончившаяся, обманчиво безопасная, она была все ж слишком плотной, чтобы позволить дышать. И Себастьян ясно осознал: сейчас его не станет. Он раствориться в этой мгле, сроднится с нею настолько, что…

…теплые пальцы разорвали ее.

— С вами все в порядке? — этот голос заставил мертвый мир исчезнуть.

И все вдруг вернулось.

Небо.

Солнце.

Люд любопытный, который полиция не больно-то старалась оттеснить. Себастьян видел все будто со стороны. Вот кто-то лузгает семечки, переговариваясь в полголоса. Кто-то машет руками, доказывая, верно, что-то важное. Присевши на корточки, паренек положил на колено мятый лист и спешно что-то рисует. Надо полагать, вечерний номер выйдет прескандальным.

Он видел и улочку, узкую, зарастающую домами и мусором. Редкие деревца, еще не зачахшие в каменной человеческой обители.

Пятно.

Некроманта, застывшего с поднятыми к небу руками.

Себя.

И Катарину.

— После нынешней ночи, — голос звучал глухо, надсадно. Да и горло драло хорошенько, этот ли мир, иной ли, а лечится надо, — я надеялся, что мы перейдем на более… личное общение.

Фраза получилась донельзя глупой.

Но хорошо, что он в принципе разговаривать способен.

— С тобой все в порядке? — спокойно повторила вопрос Катарина.

Нет.

И еще некоторое время не будет. Но разве воевода может позволить себе слабость? В толпе наверняка есть наблюдатели, как же, пропустит Лев Севастьяныч этакое событие. И потому надобно улыбнуться да пошире, чтоб улыбку эту точно не пропустили.

Ручку даме предложить.

И обратить свой взор на некроманта. Он старался. И не его вина, что у Себастьяна шкура тонковата для чародейства этакого. Впрочем, Зигфрид, кажется, ничего не заметил. Он сосредоточенно вывязывал из серой мглы некое подобие клетки, в которой выла и металась душа.

— Прошу прощения, — сказал некромант, не отрываясь от увлекательнейшего занятия. — Но его душа еще не до конца смирилась с нынешним состоянием. Да покойный и при жизни не отличался смирением… полагаю, на нем и крови имелось изрядно, а это всегда затрудняет работу.

Душа взревела и попыталась стянуть серый мрак.

— С невинными душами работать проще, а этот уже почти демон. Малый, слабый, но перерождение началось…

— Значит, демоны — это…

— Не рискну говорить за всех, но многие изначально были людьми. Душа бессмертна, но порой бессмертие — это бремя… с другой стороны, боюсь, не ошибусь, сказав, что существа, подобные этому, так уж тяготятся своим существованием.

Он расчертил клинком ладонь и, прижав к серой стене, произнес слово.

И слово это было громом.

Беззвучный, он всколыхнул небеса, едва не расколов их, бесстыдных. И стены серые стали камнем, а тварь упала на дно колодца, завыла, заскулила.

— Говори, — велел некромант.

— Невиновный я! Он сам меня… сам меня… — с твари слезала шкура, лохмотьями и кусками, и из-под нее проглядывало нутро, жалкое и скверное, гниловатое, хотя все одно человеческое.

— Говори, — Себастьян рискнул приблизится.

Смотрят.

В спину.

И донесут, разнесут… только дай волю малейшей слабости, как разом раздуют, переврут… а ведь страшно. Он тоже живой и боится умеет, что бы там ни говорили. И все ж волей своей страх преодолевает. Не так это и сложно.

Шаг.

И еще.

И вытянутая рука некроманта.

— Не надо ближе.

Дух волнуется, приплясывает. Он, в отличие от прошлых, виденных Себастьяном, не пытается принять прежний вид.

— Он меня убил!

— Кто?

— Он… убил он… шел-шел… швындра… хиларь лепый. Я думал, суну и кшисну…

— Не понимаю, — шепотом произнесла Катарина.

— Жертва… то есть, наша нынешняя жертва не так давно жертвой отнюдь не была. Промышляла разбоем… погоди. Тройка с битыми головами — твоя? Третьего дня? И еще неделю тому?

— А то, — он приосанился. — Хшисье… безмлявое.

— Мелочь пустая, то есть, денег при них почти не было. По заслугам получил товарищ. Вышел на промысел. Опиши его.

— Так… это… того… — дух замялся. — Хиларь. Хлюп. Стыдляв.

— Хилый. Невзрачный человек.

— Я еще всперил, чего чмушнику хирлять ночью.

— Он подумал…

— Кажется, начинаю понимать, — тихо сказала Катарина.

— К ему… взблил. А он мне под кацапуты хилку шмыл.

— Не настолько начинаю…

— Под ноги ему что-то бросили.

— Взняло. Шплехнулся. Лежаю, — дух всхлипнул и слезу притворную с лица смахнул. — А этот хиларь хвызня притащил черного.

— Напарника привел. Черного… почему черного?

— Такого… — дух ткнул в Зигфрида. — Хвызни… чтоб вам…

Сплюнул в сердцах и вновь заскуголил.

— Убили, убили… замучили сиротинушку…

…часом спустя — толпа изрядно поредела, все ж были у людей собственные дела — измученную душу отпустили. А Себастьян вздохнул и потер шею.

Выходило…

Да ерунда какая-то выходила, которая никаким боком не вписывалась в дело. Он беспомощно оглянулся на Катарину, но и та, понявшая едва ль половину сказанного, выглядела донельзя озадаченной.

— Я слышала, — осторожно заметила она, — что у нас иногда торгуют… частями тела… что проводят эксперименты… скажем, по пересадке кожи…