Карина Демина - Ловец бабочек. Мотыльки [СИ]

От сестрица и робела.

Она ж у него нежная…

…была.

…нет, может статься, что приходил этот франтишка не к ней… а к кому тогда? В доме четыре квартиры всего. В первой обретается старая генеральша со своими внуками, которые при доме не живут, но являются ежедневно, что на побывку, стремясь перед старухой выслужиться. А то как иначе? Вдруг да не обойдет сродственника в духовной…

Во второй — престарелый баронет с юною супругой. К этим гости хаживали частенько, но порядок блюли. И конечно, могло статься, что тот, встреченный, господин был из их числа, вот только… что ему наверху понадобилось?

…третья квартира — для супружеской четы Визорских, которые лето предпочитали проводить в Гданьске, а осень — на морском побережье, объявляясь в квартире аккурат в первых числах зимы. И все знакомые о том ведали…

Тогда что получается?

Порфирий Витюльдович выругался. И сделал было пару шагов вниз, да… нет, догнать уж точно не догонит, только народец насмешит. Пусть бы оно, конечно, с ним, смех не слезы, вреда не будет, да все ж…

Воевода нехай ищет.

Порфирий Витюльдович ныне этого хлыща распрекрасно разглядел, а потому опишет найподробнейшим образом. В конце-то концов, каждый человек должен делать свою работу: купцы торговать, полиция преступников ловить…

Он же ж сам собирался невестушку свою наведать.

Этим и займется.

Ольгерде было дурно. Она стояла у раскрытого окна.

Голова кружилась.

Так кружилась, что того и гляди — оторвется, упадет и прямо на мостовую… день солнечный, яркий… нехорошо таким помирать.

А она разве должна?

— Конечно, — ее проклятье стояло за спиной и улыбалось. — Конечно, должна! Как иначе?

— Нет.

У нее еще оставались силы. Что он сделал? Ведь сделал же… зелье? Или наговор? Или еще что-то… из Хольма родом…

— Ну же, дорогая, — его шепот заглушал остатки силы воли. И тянуло встать на подоконник. Он гладкий… правда, пыльный… нехорошо… Ольгерда платит и за то, чтоб в квартире убирались, только местная прислуга не желает работать…

…надо встать.

Теплое дерево. Темное. Будет приятно… и воздух освежит… окошко распахнуть, впустить ветер… холодный, он отрезвит.

— Вот так… а ты, получается, упрямая… не ждал… и ведь сама виновата.

— В чем?

Ей позволили говорить, и давящая чужая воля ослабла, позволила отступить от окна, но вот пальцы, ее, Ольгерды, онемевшие пальцы впились в раму, не желая расставаться с этою опорой.

— Зачем ты к маме моей ходила? Говорила обо мне гадости?

— Правду.

— А кто сказал, что правда не может быть гадостной?

— Мне… не поверили?

— Нет… пока нет, но мне все-таки придется поработать и с матушкой…

Убьет?

— Не сразу, но уж прости, иначе никак… она мне верила… она меня любила…

…убьет. Он уже говорит о ней, как о мертвой…

Сама виновата.

— Конечно, ты сама виновата, — он взял Ольгерду за руку и поцеловал раскрытую ее ладонь. — Кто ж еще? Сидела бы тихо, глядишь и…

…и все равно он убил бы…

— Увы. Не я такой. Жизнь такая… у меня скоро все изменится. Уже меняется. И мне, как понимаешь, не нужны те, кто способен этим переменам помешать. Что же касается матушки, то, боюсь, она слишком меня любит, чтобы не лезть в мою жизнь. Представляешь, вчера она обыскала мои вещи… перебрала якобы. Искала те, что я не ношу, якобы для благотворительного общества. Но мы с тобой прекрасно знаем, что дело не в благотворительности, что ты ее разбередила… приговорила. Не стыдно?

— Я…

— Ты все равно прыгнешь, Герда. Всего-то и осталось, один шаг… внизу мостовая… и ограда… постарайся не налететь на прутья. Все же мучительной смерти я тебе не желаю.

И закололо вдруг в груди. Ольгерда живо представила, как холодный металл пробивает ее тело.

— Ты…

— Никто ничего не поймет, дорогая… у тебя ведь такая тяжелая жизнь… князь дал отставку. В театре на твое место нацелилась молоденькая, того и гляди попросили бы уйти. И что тогда? Немолодая. Никому ненужная… а ты всегда склонна была к излишней поспешности.

— Я не…

— Спрыгнешь. Куда ты денешься. А теперь, уж прости, мне пора…

Он вытащил из-за пазухи перчатки, те самые, неосмотрительно оставленные в доме тетки, и, подвинув Ольгерду, перегнулся…

…высоко.

Этаж четвертый, и мостовая — камень голый, о который она разобьется, если, конечно, и вправду на ограду не угодит…

— Вот так, — Анджей бросил перчатку. — Не сопротивляйся, дорогая… ни к чему это…

…она слышала, как хлопнула дверь. Возиться с ключами и запирать дорогой братец не стал. И одна, Ольгерда явственно осознала, что вот-вот умрет.

Теплый подоконник.

Солнышко в лицо.

Ветер зовет полетать. Ей же хотелось? Всегда хотелось, чтобы бегом и по облакам, до самой радуги… неужели позабыла она детские свои мечты?

Нельзя так.

Нехорошо.

— Нет, — Ольгерда вцепилась в подоконник и задышала глубоко, тяжко. — Я не поддамся!

Если разговаривать, то становится легче, пусть и ненадолго, но… ей ведь надолго и не надо. Постоять немного.

Слезть.

Вернуться в кровать. Послать за доктором. Доктор поможет… неужели средь всех пилюль и зелий не сыщется нужного? И к воеводе… Себастьян, пусть и раздражен был, но не бросит… не такой…

…радуга под ноги.

Мост хрустальный. Ну же, Ольгерда, не медли. Потрогай. Он ведь настоящий. Он для тебя построен, чтобы смогла подняться к самым облакам и еще дальше… куда?

Туда, где ждет волшебный замок.

И станет она королевой…

…в детстве ведь хотелось. В детстве было легко, ни сомнений, ни страхов. И она в жизни не стала бы медлить, взбежала бы скоренько.

Нет.

Обман. Морок. И надо взять себя в руки. Найти силы…

…ветерок играет… ветерок доносит звуки музыки. Послушай, нет ее чудесней. Ноги сами готовы пуститься в пляс. Так стоит ли противиться?

Она заплакала, понимая, что сил ее малых не хватит, одолеть колдовство.

И ногу подняла, почти смиряясь с незавидной участью. И только крепче впилась в раму… и позвать на помощь? Но кто придет? Никого нет.

Она одна.

Опять.

…ее снесло с подоконника, и мост исчез. А Ольгерда поняла, что лежит на полу, и что больно ударилась об этот пол спиной и затылком, и что эта боль, испытанная здесь и сейчас, возможно, лучшее чувство.

Она рассмеялась.

Расплакалась.

Позволила себя поднять и сама, вцепившись уже в пропахший табаком кашемир, разревелась от счастья и облегчения. Жива!

— Ну буде, буде, — Порфирий Витюльдович гладил невестушку по всклоченной голове. — Буде… что ж ты удумала-то, горе мое?

— Я не… я не хотела…

Ольгерда боялась смотреть в сторону окна, которое все еще манило радугой и обещанием абсолютного счастья.

— И то верно, не хотела. Родственничек твой расстарался?