Роджер Желязны - Маска Локи

Амнет не шевелился. Его измученное тело, чужое и холодное, было уже наполовину мертво, энергия Камня больше не оживляла его. Он чувствовал, как дюйм за дюймом вздуваются и рвутся нервные волокна его обнаженного спинного мозга. Когда этот неконтролируемый процесс достиг основания черепа, Амнет понял, что сознание покидает его. Скоро отсюда уйдет и душа.

Бормоча какие-то слова, которые Амнет уже не мог разобрать, Хасан присел на корточки, недоступный его остановившемуся взгляду. Томас догадался, что ассасин что-то делает с его телом в области паха, но это уже не волновало его.

Руки Хасана совершали быстрые загребающие, прочесывающие движения. Потом он встал, плотно прижав руки к телу, и Томас так и не смог разглядеть, что было в них.

Последний раз взглянув в затуманившиеся глаза Амнета, Хасан повернулся и, сгибаясь под тяжестью груза, быстро зашагал прочь.

Бульканье и шипение из основания черепа проникло внутрь, как вода, заливающая трюм тонущего судна. Когда оно наконец вылилось из разбитого темени, Амнет погрузился во тьму, и тело его умерло.

Проворные сильные руки сняли с Жерара де Ридефора полотно шатра. Над ним склонились смуглые лица, в глазах светилось торжество победы. Сарацины подняли его на ноги. Они гладили пальцами красный крест, нашитый на его плащ. Они щелкали языками, разглядывая этот знак принадлежности к Ордену.

Какой-то сарацин взвесил на ладоне медальон — знак высшей власти Ордена, тяжелый золотой диск, украшенный эмалью, который Жерар носил на массивной золотой цепи. Великий Магистр попытался защитить медальон, но ему быстро скрутили руки. Сарацины стащили медальон с его шеи, и двое тут же бросились в сторону, сцепившись в отчаянной схватке за право обладания сокровищем.

Пока Жерар барахтался в складках шатра, меч его куда-то пропал. Сарацины сорвали у него с пояса кинжал и накинули на шею грубую веревочную петлю.

Они повели его вниз, по склону холма. Со всех сторон спускались тысячи таких же пленников, ошарашенных и пошатывающихся, сконфуженных и полумертвых от усталости и жажды. Они плелись, как бараны на веревках.

У подножия холма сарацинские военачальники отделяли Рыцарей Храма с красными восьмиконечными крестами на плащах от других христианских рыцарей короля Ги. Тамплиеров отвели в неглубокий овраг под Гаттином. Шеренга сарацинских лучников с забавными короткими луками встала над ними на краю оврага.

— Христиане! — раздался чистый звонкий голос. — Вы, кто принадлежит к Рыцарям Храма!

Жерар поднял голову, но солнце било в глаза, и он не смог разглядеть говорящего.

— Вам следует сейчас, — голос звучал убедительно и даже почти дружелюбно, — встать на колени и помолиться вашему Богу.

Как паства в соборе, пять тысяч безоружных тамплиеров опустились на колени. Их кольчуги зазвенели разом, словно якорные цепи флотилии.

Жерар начал молиться, но его отвлекли стоны, доносившиеся с обоих концов оврага. Он вытянул шею и посмотрел поверх склоненных голов и согбенных спин своих братьев. Там, в отдалении, сарацины методично размахивали ятаганами.

— Они отрубают головы нашим братьям! — пронесся по рядам испуганный шепот. — Вставайте! Надо защищаться!

— Не сметь! — сквозь зубы приказал Жерар. — Лучше один удар меча, чем дюжина неумело пущенных стрел.

Те, кто слышал его, затихли. Шепот прекратился.

Через некоторое время кто-то рядом тихо сказал:

— Сегодня вечером, друзья мои, мы разобьем свои шатры на небесах.

— На берегу реки... — отозвался его невидимый товарищ.

Наступила тишина.

— Лучше бы ты не напоминал про воду, — процедил кто-то поодаль.

— О, хоть бы каплю! — простонал другой голос.

Этому стону не суждено было продолжиться, ибо сарацинские палачи уже стояли над ними и — вжик, вжик...

Саладин взобрался на шаткую гору подушек и попытался устроиться поудобнее. Он поерзал, перенося свой вес из стороны в сторону и проверяя устойчивость сооружения, чтобы потом не свалиться в самый неподходящий момент. Но гора, сложенная не менее искусно, чем фараоновы пирамиды, оказалась достаточно надежной.

Саладин привык иметь дело с более цивилизованными противниками, которые соблюдали должный этикет даже после поражения, даже измученные зноем и жаждой. Пленному мусульманскому шейху известно, что в шатер победителя надобно вползать на коленях, на коленях и локтях, даже на животе, если потребуется, голову держать как можно ниже, выражая полную покорность военачальнику, захватившему его. Но эти христианские аристократы не знают правил приличия. Они войдут в шатер прямо и будут стоять во весь рост, словно это они победители.

Его придворным непозволительно лицезреть подобное унижение своего султана. Для того-то и была сооружена пирамида подушек.

Но все оказалось напрасно.

Король Ги не вошел в шатер сам, его внесли за руки и за ноги четыре дюжих сарацина. Остальные аристократы следовали за своим распростертым королем. Они шли прямо, но головы их были опущены.

— Он мертв? — спросил Саладин.

— Нет, мой господин. От жары на него напала лихорадка, и он бредит.

Ги, латинский король Иерусалима, лежал на ковре перед горой подушек, словно груда старого тряпья. Ноги его дергались, руки блуждали по ковру, глаза совсем закатились. Остальные знатные рыцари — среди них Саладин приметил кошачье лицо Рейнальда де Шатийона — отошли от своего государя, опасаясь, что он умирает. Так оно, впрочем, и было.

— Принесите королю освежиться, — приказал Саладин.

Визирь сам поднес чашу розовой воды, охлажденной снегом, который доставляли с гор в бочках, закутанных в меха. Мустафа встал возле короля на колени и, смочив конец своего кушака, положил его на пылающий лоб Ги. Взгляд короля сделался осмысленным. Судороги прекратились. Когда Ги раскрыл рот, Мустафа поднес ему к губам чашу и вылил несколько капель на язык, обложенный и потрескавшийся, как шкура дохлой лошади, пару месяцев пролежавшей в пустыне.

Король Ги поднял руки и вцепился в чашу, определенно намереваясь вылить всю воду себе в глотку. Но Мустафа крепко держал чашу. Когда же наконец король осознал, как приятно пить маленькими глотками, Мустафа отдал ему сосуд. Визирь поклонился Саладину и отступил назад.

Приподнявшись на локте, Ги жадно пил. Утолив жажду, он впервые осмысленно огляделся. И увидел остальных французских дворян, стоявших как побитые собаки, с распухшими языками, свисающими поверх бород. Какие-то остатки монаршей ответственности побудили его поднять чашу, предлагая ее товарищам по несчастью.

Первым схватил сосуд Рейнальд де Шатийон. Этот человек, самозваный князь Антиохийский, утопил мусульманских паломников в Медине, сжег христианские церкви на Кипре, поклялся обесчестить сестру Саладина и осквернить кости Пророка. Трясущимися руками он поднес чашу к губам — он принимал освежающий напиток в шатре Саладина как гость!