Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

— Быстрее, дубина!

Последнее усилие увенчалось успехом. На подламывающихся ногах они заковыляли прочь от дыры, края которой неуклонно расширялись. Хаген держался ориентира — подпрыгивающей горбатой спины, выбеленной ракушечной пылью до полной неузнаваемости. Неузнаваемый Мориц цедил неузнаваемые слова, опять этот древний язык, птичий щебет, скрежет, уханье, плеск подземных источников и много-много песка.

Засыпать значит быть засыпанным.

Всё глубже и глубже. Меловой порошок доходил уже до щиколоток. Зелёные пятна с прорезями для глаз и рта парили в невесомости, и яркие острозубые звёзды усыпали горизонт, на котором, ничуть не смущаясь присутствием двух солнц, восходила маленькая круглая луна, похожая на кнопку «стоп».

А с обратной стороны горизонта спокойный и растворенный в небесной лазури плавал Пасифик.

«Спаси нас! — взмолился Хаген. — Никто не заслужил такого. Что бы они не сделали! А я, не шпион, не солдат, не совершивший ничего дурного, разве я заслужил? Несправедливо! Несправедливо!»

Несправедливо!

Светловолосая босая женщина неторопливо прошла по гребню стены, держа в руках белый платок, свёрнутый конвертиком. Дойдя до края, повернула обратно. Её просторная одежда рябила и раздувалась от ветра, фиолетовый треугольник на груди маячил как наградной знак. В такую награду удобно целиться.

— Да вот же, вот!

Мориц тыкал пальцем куда-то вперёд. Хаген прищурился.

Здесь должны быть рельсы.

И в самом деле увидел их — закопчённые сизые полоски на тёмном полотне гравийной насыпи, игрушечные шпалы, мигающий огонёк семафора. «Далеко», — он машинально прикинул расстояние и одёрнул себя: ерунда, расстояние, как и время, не имело никакого значения.

— Ленц, — неуверенно позвал Мориц. — Эй, Петер, дружище!

Потерянный романтик стоял на краю траншеи, выкопанной прямо посреди пустыря. Это был он, его тощая, долговязая фигура со вздёрнутыми плечами — одно чуть выше другого, его комбинезон, дополненный свеоотражающими вставками — всё, что бы он ни надел, сразу начинало выглядеть как кольчуга. И всё же Хаген засомневался — обращённое к ним худое, неподвижное лицо утеряло признаки возраста и индивидуальности. Куда-то подевалась щенячья припухлость, кожа плотнее обтянула череп, впавшие глаза смотрели прямо и без выражения, без каких-либо признаков припоминания, хотя первые же слова доказали обратное.

— Я ничего не знал, — не шевеля губами, произнёс Ленц. — Мориц, веришь? Ничего.

На таком расстоянии голос должен был потеряться в стрёкоте и гуле, гудении толстых медных проводов, натянутых между телеграфными столбами, но звук транслировался прямо в мозг, передавался без потерь, если не считать лёгкого дребезжания титановой пластинки, застрявшей между вращающимся диском патефона и губчатым веществом, также изрытым траншеями и воронками от снарядов.

— Ты ничего не знал, — торопливо закивал Мориц. — Верю, верю…

— Веришь?

— Ну, конечно, верю! Прекращай дурить!

— Не верь мне, — сказал Ленц.

За мгновение до того, как он шагнул вперёд, Хаген увидел, как колыхнулось то, что казалось густой тенью, наполняющей котлован, эту глубокую земную ванну, укреплённую полусгнившими деревянными щитами; как меняется ландшафт далеко позади, обрастая деталями: увидел искаженные очертания домов, их ломкие скелеты, объятые бушующим штормом, от которого кипел асфальт и плавились стёкла, задранные вверх длинноствольные иглы зенитных орудий, и среди них — приземистые, толстые трубки реактивных миномётов, залпами выплёвывающие огонь в застланное дымом свинцовое небо.

Не верь…

Чёрная, с маслянистым бликом жидкость, похожая на мазут, приняла кольчужного Ленца целиком и сразу. Он погрузился, как погружается камень, без плеска и волнения, лишь лёгкая вмятина обозначила место и тут же выправилась, и лишь спустя несколько секунд на поверхность выскочил пузырь, за ним второй и третий, поменьше, и больше ничего.

— Ленц, — выдохнул Мориц. — Ленц?

Сощурившись, Хаген всматривался в темноту, уровень которой начал понижаться, словно кто-то вынул пробку, перекрывающую сток. От напряжения перед глазами плясали искры, и на миг ему показалось, что на краю траншеи, аккурат там, откуда шагнул оловянный солдатик, стоит маленькая прозрачная фигурка. Атмосферное явление, мираж, образованный уплотнившимся до стеклянности воздухом.

Иллюзия. Фокус.

Не сговариваясь, они заскользили вниз по склону, взрывая землю каблуками. Песок скрипел на зубах, они были окутаны облаком мелко просеянной пыли, мешающей видеть то, что впереди. «Там ничего не будет», — подумал Хаген и вдруг ощутил уверенность. Откуда ни возьмись, взялись дополнительные силы, он побежал, стремясь первым заглянуть в траншею, чтобы убедиться в своей правоте.

Фальшь, бутафория … кручу-верчу, ловкость рук и никакого…

Мориц тоже поднажал. До цели они добрались одновременно и одновременно же нагнулись, вытянув шеи и не подступая близко к проседающему краю, чтобы сохранить равновесие. «Ничего, — повторял Хаген, пока взгляд скользил по влажной глинистой массе, подобно клейстеру выпятившейся в местах состыковки дощатых перегородок, поддерживающих бока траншеи. — Пусто. Его там нет. Мы его не увидим. Нет…»

Однако Ленц был там. И они его увидели.

***

Он лежал на животе, неловко подвернув углом правую руку и уткнувшись лицом в топкую грязь. Полоски мазута обвивали тело, которое становилось всё более плоским, тщедушным, словно таяло, соприкоснувшись в чернильной жидкостью, всё ещё поблёскивающей на дне котлована. Взгляд Хагена не мог оторваться от участков, не защищенных тканью — шея и поросшая светлым пухом ложбинка у основания черепа, ушная раковина и часть щеки — всё было покрыто пузырчатой плёнкой. Если напрячь глаза, можно было заметить шевеление: пузырьки лопались, перемещались, сливались друг с другом в борьбе за новые участки плоти. Они ели . Как он и предполагал, растворяли, разлагали, поглощали белки, жиры и углеводы, превращая их в строительный материал для новых кошмарных порождений. Простейшая биология.

Заболоченное дно траншеи тоже находилось в беспрестанном броуновском движении, затрагивающем верхние слои почвы, и Хаген представил, что стало с лицом Ленца, наполовину утонувшим в этом чудовищном протоплазменном киселе. Представил — и подавился спазмом, когда содержимое желудка бросилось к аварийному выходу.

— Так, — высоким голосом сказал Мориц.

Отскочив от края, он обвёл сумасшедшим взглядом пространство вокруг себя. Хаген тоже поспешил отойти: он больше не мог находиться рядом с тем, что ещё недавно было Петером Ленцем, последним романтиком из Ремагена, а теперь больше всего напоминало свёрток грязной одежды, выброшенной в сточные воды. Живые сточные воды.