Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

Небо багровело. Хаген не сомневался, что разразится гроза. И она разразилась.

— Вы! Говно! — заорал Мориц, надсаживаясь, крутясь по сторонам как волчок. — Говно, вы все говно! Он просто выполнял приказ. Дисциплина, э? Свиньи, недоделки! Вы все плевка его не стоите!

Он с дрожью втянул в себя воздух, готовясь к новой вспышке ярости.

Прозрачные люди, заметные лишь тонкой рябью, паутинным промельком на границе поля зрения, слушали и ждали, их бесчисленные ряды свободно умещались на острие иглы, и каждая пядь земли была отравлена их молчаливым, но всё же обвиняющим присутствием.

— Вот, — Мориц показал им непристойный жест. Развернулся и продемонстрировал его тем, кто теснился за спиной. — Вот и вот! Я всё помню и ни о чём не жалею. Утритесь и сдохните!

Медленно, словно завязнув в том же клейком супе, в котором колыхались окружающие, он потянулся к брандспойту. Потянулся — и замер, глядя наверх.

На женщину, протягивающую конверт.

Звенели клёны и опять накрапывал дождь. Лидия протянула письмо. Её лицо, затенённое полями фетровой шляпки, было озабоченным.

— Как видите, это не из «Дойче Пост». Фрайбергер передал, но на вашем месте, коллега, я бы не открывала.

Её палец многозначительно постукал по адресу отправителя.

Она была права.

— А разве у меня есть выбор? — спросил Хаген, беря конверт и пожимая её руку, узенькую дощечку, опустившуюся не сразу, а после короткой задержки. — Разве есть?

Она отрицательно мотнула головой.

— Спасибо, — сказал он. Сложил конверт вдвое и сунул под отворот плаща, в нагрудный карман. — Я вскрою дома. Выбора нет, зато есть настоящий кофе. Возможно, даже турецкий. Заглянете ко мне?

Она улыбнулась.

— Может быть, позже.

Вежливая ложь во благо, во спасение. Оба знали, что никакого позже не будет.

Клён-не клён, но к какому-то дереву он определённо прислонялся. Всё было в порядке, голова легка и свежа, вымыта и проветрена, натёрта полиролью, вот только перспективу слегка перекосило, и Мориц почему-то оказался внизу, у подножия холма, а сам он сидел на каменистом уступе, разбросав ноги по песчаному склону, и оба солнца шпарили ему прямо в затылок.

Письмо! Я получил письмо.

Он чувствовал щекочущее тепло у сердца.

— Эй, счастливчик, может, они тебя выпустят, — сипло сказал Мориц. По его неровно покрашенной и оштукатуренной щеке тянулась светлая дорожка. — Вы должны! — внезапно крикнул он, обращаясь к прозрачным слушателям. — Этот хрен вообще не в курсе, как сюда попал. Он не солдат. Слыхали? Это как «Красный Крест».

Он снова посмотрел на Хагена с лихорадочным отчаянием человека, понимающего всю тщетность своих надежд, но всё же, вопреки всему, продолжающего надеяться.

— Вали отсюда, Юрген! И запомни — Арнольдсвайлер. Почти земляки. Запомнил? На лбу себе запиши.

— Выйдем оба, — сказал Хаген. Точнее прохрипел, его голос тоже остался где-то между «до» и «как бы отмотать обратно», альфой и эдак приблизительно лямбдой глубокого поиска. — Я получил письмо и дома его прочитаю. Всё теперь будет хорошо. Я обещаю! Но нужно поторопиться.

Он вскочил на ноги, окрылённый, ощущая за пазухой потаённо тикающую тяжесть подаренных пяти минут. Взмахнул руками и недоумённо дёрнулся, когда кусачая муха со свистом вонзилась в плечо. У мухи было красное шприцевое оперение.

— Почему…

Он не договорил. Ноги подогнулись так мягко, словно сам он был сделан из облачной ваты.

— Ай-ай, — сказал Франц, выходя на свет. — Тук-тук. Я тебя вижу, солдат.

Укрытием ему служила полуобвалившаяся стена одного из бараков, мимо которых они в панике пробегали, спасаясь от подземной атаки. Расстояние было приличным, но Хаген отчётливо различал каждую царапину, каждую пору на коже гипсового охотника, и приходилось признать, что преследователь выглядит отменно. Нереально. Невероятно. Как всегда.

За его спиной стоял кто-то ещё, кажется, Зигель. И поодаль — тёмные фигуры, в шлемах, спецкостюмах, с полной выкладкой. Группа Йегера. Они отправились не в глубокий поиск, а на охоту, и в руках у ухмыляющегося Зигеля, мудилы из мудил, был пневмопистолет, стреляющий дротиками с миорелаксантом.

— Солдат и… ещё один солдат. А где же третий? Ах, вон…

Мориц неуверенно выругался. Он пока не знал, как реагировать. Одна половина его лица силилась улыбнуться патрульным, вторая отставала и уголок рта так и норовил завернуться книзу. Он шагнул было к группе, но Франц предостерегающе вскинул карабин. Взгляд его, впрочем, был направлен выше. В сторону своей самой крупной добычи. Своего волшебного талера.

— Ты такой юркий, — нежно сказал Франц. — Так и выскальзываешь из пальцев. Пришлось тебя успокоить. Мы же взрослые люди. Сначала формальности, потом танцы.

— Как… ты… нашёл?

Ползучая слабость оплетала тело, как мазутные щупальца, что почти доели Ленца и теперь готовились к следующему нападению. Как только истечёт пауза перемирия, дарованная почтальоном из Пасифика… Тик-так. Письмо содрогалось и агонизировало, но он ничего, абсолютно ничего не мог поделать.

— Кхак… н-на…?

Охотник прищурился.

— Шёл-шёл да нашёл. Ты же у меня в голове, как чесотка, да только почесать нечем. Я всё гадал — почему, да отчего, да что ты такое. Вот теперь всё и выяснилось: ты и впрямь дурное семя, мастер Йорген. Сам зараза и разложил подчинённых… отравил всех… всех…

Его лицо окаменело.

— Группенлейтер Юрген Хаген и штурмманн Мориц Ринг, — громко, протяжно произнёс Франц. — Вы обвиняетесь в государственной измене и приговариваетесь к смертной казни! Приговор будет приведён в исполнение немедленно.

Задумался, сдвинул брови, что-то припоминая. Помолчал и добавил:

— Я сам лично приведу его в исполнение.

Закат цвета бычьей крови веером расходился от горизонта, пропитывая ноздреватые облачные кольца. Одно из солнц прикрыло голодный зрачок, второе — распахнулось во всю ширь и таяло, окружённое каёмкой белого пара. Ветер крепчал, становился злее, острее. Южный послеполуденный жар быстро остывал, вытесняемый жёстким дыханием подступающего циклона.

Будет гроза. Дождь со снегом и град. Мигрень — к перемене погоды.

Тихо поскрипывала старая, рассохшаяся земная колыбель. Хаген с трудом перекатил голову. Его долила дремота. Он ощущал руки и ноги, но так, словно они были отделены от тела и лежали где-то неподалёку, тяжёлые, похолодевшие и ненужные. Гнутые запчасти, обрубки сырого дерева, не способные ни оторваться от почвы, ни пустить в ней корни.

— «Ну, Макс и Мориц, за вины здесь расплатиться вы должны!» — весело сказал Франц. — Знаете такую песенку? Ложная память. Но до чего же в тему!

Он дунул вверх, сгоняя со лба надоедливую прядь. Побарабанил по прикладу.