Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

— Да.

— Да, — с отвращением передразнил его Кальт, прикрывая глаза. Подождал и спросил: — Ну?

— Что?

— Ничего. Всё жду, когда вы выпалите себе в коленную чашечку. Феноменальный идиот! Помогите мне подняться.

Опять сцепившись боками, они встали, жмурясь, когда ветер с размаху кидал в лицо пригоршни колких ледяных игл. Хаген не чувствовал ног. Последовательно вспоминая и находя у себя все симптомы обморожения, он пришёл к неутешительному выводу, что пальцы придётся ампутировать. Может быть, даже стопы.

— А, — выдохнул Кальт. — Вот оно…

Он выпрямился, подбоченился и сделался похож на всех оловянных солдатиков сразу.

Территория наступала спереди и с флангов, грохочущей снежной бурей, обледеневшей панцердивизией и призрачными ртутными отрядами, странными боевыми машинами, похожими на шагающие бронированные экскаваторы. Сначала Хаген услышал знакомый вой сирены, и лишь потом накатилась лязгающая, скворчащая, скрежещущая волна, ударила по барабанным перепонкам и выбила дух-ох-ах-ух… Столбы яркого алого света вонзились в небо, рассыпались фейерверком и обагрили горизонт.

«Нас просто сомнёт!» — понял Хаген, захлебнувшись метельной кашей. Он думал, что выгорел, выдохся, исчерпался до донышка, но в теле открылись потайные люки и неприкосновенный запас адреналина хлынул в кровь, заставляя поршни суматошно молотить по сердечным клапанам.

Доктор Зима что-то крикнул. Слова его были поглощены треском, но это не имело значения. Рука нырнула в карман и вынула шарик. Вспыхивающую головоломку, неотъемлемый атрибут кабинета-морозильника.

Игрушка? Зачем ему игруш…

Присев и как-то по особому перекрутившись, Кальт метнул головоломку навстречу наступающим ордам. Не дожидаясь результата, развернулся и побежал, волоча Хагена за собой.

Бдыщ-та-дамм!

Чудом сохранив равновесие, они запрыгали дальше, ускоряясь, совместно искажая пространство. Неприятель шпарил как в блюдечко, беглым огнём по три раза и ещё. С каждым оглушительным хлопком гигантская ладонь толкала в спину так, что стучали зубы. Земля гарцевала как жеребец. Что такое «жеребец»? Фикция.

Ах-ха! Территория не поспевала. У-лю-лю! Хаген закричал, увидев рогатки второго периметра. К ним уже бежали — врассыпную и группами: пятнистые патрульные, и зелёные научники, и чёрные солдаты лидера, Улле, Рупрехта, чёрта рогатого, да кто их там разберёт!..

— Не стреляйте! — сорванным голосом выкрикнул Кальт.

Самый ближний чёрный солдат вскинул пневматик-инъектор. Доктор Зима запнулся, обнял воздух и покатился, извиваясь. Хаген извернулся и увидел его совершенно белое лицо, взглянул вперёд и наткнулся на озверелый, ненавидящий взгляд сквозь бликующее стекло каски. Чёрный солдат размахнулся прикладом… и отлетел сам, а кто-то другой, потный, огромный стиснул Хагена в объятьях и поволок, дыша бензиновым выхлопом ему в лицо.

«Неси его!» — проревели над ухом. «Кого — его?» — удивился Хаген, но его уже перевернули и куда-то потащили. Носилки трясло. «Да идите вы к дьяволу!» — он вскинулся и получил затрещину. Санитар обернулся к нему и осклабился, показывая щербину на месте отсутствующего зуба. Это был малыш Уго, самый могучий из найденных Хагеном карандашей.

Вокруг творилась невнятица. Гортанные крики перемежались выстрелами, кто-то кого бил, а над всем этим ухала зенитная батарея, и темнеющее вечернее небо озарялось зеленоватой икотой. Хаген увидел, как пятнистый солдат дал чёрному в зубы, но был застрелен в спину. Тени метались, окликая друг друга, отдавали приказы, бранились, издавали истошные вопли; а над вилками антенн уже всходила маленькая круглая луна, вселяющая не ужас, а печаль, одну лишь печаль.

— У меня есть письмо, — сказал Хаген.

— Я знаю, — ответила Луна.

Кап. Её ледяная слезинка угодила прямо в уголок глаза. Со стороны, наверное, казалось, что плачет он сам, группенлейтер Юрген Хаген. Фикция и фикция.

Носилки втолкнули в фургон. Там было темно и сыро. Щелчок. Жёлтый свет фонаря проявил тень тени — славное недоброе лицо с острым носом, подвижным как магнитная стрелка, и большими хрящеватыми ушами, развёрнутыми как локаторы.

— Привет, — шепнул Хаген, — у меня есть…

Он запнулся. Ай-ай, сказала Луна, а и трепло же ты, группенлейтер!

— Ничего у меня нет. Совсем ничего.

Невидимая в темноте рука приложила к его губам флягу. Вода пахла очень хорошо. Просто замечательно. Он пил и пил до тех пор, пока вода не заструилась по щекам.

— Ну вы и нашумели, — сказал Хайнрих. — Даже и не знаю, что теперь будет!

Спи, дитя, засыпай, отец собирает овечек,

Мама трясёт деревце,

С которого падает сон…

Он просыпался каждые полчаса и видел рубиновые звёзды, отражённые в плоскости стакана. Жалобно дзинькала дверца стеклянного шкафа. Тени бродили по потолку, бесшумно, тошно, их вытянутые пальцы складывались клеткой, плюсом, знаком «зиг», знаком «тир». В коридоре звучали голоса, спорили — не разобрать, о чём, а пыльный воздух был пронизан багровой тревогой и ожиданием.

Великая сушь. Хаген томился, то сбрасывая, то натягивая на себя тонкое шерстяное одеяло. Где-то совсем близко — рукой подать — трещала, взрёвывала, плевалась снегом и огнём взбудораженная Территория. Он слышал грохот взрывов и отрывистое тявканье автоматной очереди. Чем закончилось противостояние? Неизвестно. Он был заперт в лазаретном боксе, а снаружи у дверей стучала сапогами охрана, и дежурные медсёстры напоминали каменных истуканов, неласковых, хоть и достаточно профессиональных.

«Хватит, поплясали!», — сказал Кальт. Однако, судя по звукам, пляски продолжались. «Гражданская война, — размышлял Хаген в полудрёме, ворочаясь с боку на бок, сбивая душное, отсыревшее от пота бельё. — Я чуть было не развязал гражданскую войну. Теперь — всё зависит от него . Если он выжил…»

По крайней мере, по прибытии в «Моргенштерн» Кальт был жив и даже пришёл в сознание, своевременно вмешавшись и предотвратив вооружённую потасовку. Беспрекословно позволил надеть на себя монитор-браслет, но наотрез отказался следовать в медицинское крыло, занятое терапистами Улле. В выражениях он не стеснялся. Нарушенная дикция превращала каждое слово в экзотическое ругательство, марсианский эквивалент понятий «болваны» и «тупицы».

Кальт отправил вслед за носилками эскорт, и когда Хаген попытался подняться, сопровождающий предупредительно стиснул плечо, заставляя лечь обратно.

— Ты уже достаточно накуролесил сегодня, дружок, — мягко сказал Хайнрих.

«Дружок». О нём заботились.

И, кажется, собирались позаботиться ещё теплее.

Но я сберёг письмо.