Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

— А, техник. Дайте мне…

Догадавшись, — мыслеимпульсы мчались по проводам со сверхзвуковой скоростью, — Хаген перебросил ему свёрнутый китель, в последний раз ощутив дразнящий, сладковатый запах мяты.

— Благодарю, — светски сказал доктор Зима, временно превращаясь в Кальта.

Задёрнутые шторы колыхались, отчего создавалось впечатление, что ветер с Территории проникает сюда, а с ним и вредоносные подземные испарения. Конечно, то была иллюзия, герметичные окна и специальная система обеззараживания делали воздух пригодным для дыхания. Разве что слишком сухим. Хаген чувствовал першение в горле. С недоверчивым интересом он наблюдал за тем, как белый халат пропитывается сочной вишнёвой кровью, и расползающееся пятно поглощает крохотную точку, оставшуюся от экзекуции.

То же самое будет со мной! Это всё взаправду. Может, что-то и бред, но это — правда.

— Так значит, я допустил ошибку, — рассеянно произнёс Кальт.

Предмет, который он держал в руках, больше всего напоминал стилет и меньше всего — волшебную палочку. А по сути являлся многофункциональным скальпелем с выдвижным лезвием. Острый аргумент для научных дискуссий.

— Ко мне, Йорген!

— Нет! — возразил Хаген. Он чувствовал себя способным дать отпор, но от пережитого потрясения мысли смешались как кусочки одноцветного паззла, с трудом стыкуясь друг с другом. В здешней версии морозильника кресло-сугроб располагалось ближе к двери. Ускорившись, можно преодолеть этот незначительный промежуток за считанные мгновения. Только бы не поскользнуться. Он воочию увидел траекторию своего перемещения — красный пунктир из пункта «1» в пункт «2».

Я успею… если прямо сейчас…

«Так чего ты ждёшь, дурила? — саркастически осведомился внутренний голос. — Не спи — отморозишь уши. Хоп-хоп! Он вырвет тебе сердце и расплющит яйца. Веришь?»

О да, я верю! Ещё бы!

Но вместо того, чтобы воспользоваться шансом поймать за хвост ускользающие мгновения, он оцепенело следил за приближением обезумевшего доктора и дождался — скрюченная кисть протянулась к нему, приглашая на танец. Вторая рука — рука фокусника — показала пустую ладонь. Со скупыми линиями, образующими птичий следок «лебен-рун», и выводными клеммами электрошокера.

***

Зингшпиль близился к концу.

Хаген чувствовал панику, но как-то смазанно, отстранённо, будто самая сокровенная его часть восседала среди призрачных зрителей, в покое и относительной безопасности. Гораздо более пронзительным чувством была резь в переполненном мочевом пузыре. И, конечно, холод, дикий холод, обжигающий кожу и заставляющий зубы выбивать чечётку.

Обмочусь или замёрзну? Или и то, и другое?

Ища способы уклониться от электрического рукопожатия, он сменил положение, зашуршав пузырчатой плёнкой, покрывающей кресло, и вдруг сердце встрепенулось: он услышал шорох и осторожный свист открывающейся двери. Кто-то заглядывал в кабинет, исподволь, украдкой оценивая происходящее.

— Занят! — раздражённо бросил Кальт. — Было же сказано — не беспокоить!

Дверь поспешно закрылась. А потом открылась вновь.

— Прошу прощения!

Барабанная дробь каблучков прозвучала победно и громко, как сигнал к наступлению. Всё замерло, подвисло в полёте, даже доктор Зима приостановил своё механическое, неумолимое движение, выпрямил спину и обернулся, встречая незваную гостью.

Встречая коллегу.

По-видимому, она явилась прямо из стерильной зоны. Её белоснежный халатик благоухал той же озоновой свежестью, что присутствовала в дыхании Кальта, но без привкуса дымной горечи, без характерного запаха горелой проводки, возникающего при оплавлении изоляции.

— Айзек, — нежно сказала Тоте. — Только взгляните на себя. Ну на что же вы похожи?

Кальт задумался. Его перекошенное лицо матово блестело, покрытое бурой, не успевающей подсохнуть коркой. Кровь по-прежнему сочилась из ноздрей, но уже не хлестала сплошной струёй, хотя общее впечатление было ужасающим.

— На то, что вам всем нужно. Нет?

— Да. Но немножко… грязненькое. Дайте я вас почищу.

Мелкими кошачьими шажками она приблизилась к нему и, встав на цыпочки, взмолилась:

— Вы слишком высокий. Мне неудобно.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, потом доктор Зима усмехнулся и тяжело опустился на колени.

— К вашим услугам, драгоценная фрау.

Хаген почувствовал приступ головокружения. В висках стучало, словно кто-то отбойным молотком пробивал отверстие, чтобы стравить пар, накопившийся в черепной коробке. Толстое аквариумное стекло искажало действительность, меняя пропорции так, что близкие предметы виделись удалёнными и наоборот. Ничего твёрдого.

— Юр-ген, — строго сказала Тоте. — Вам лучше перенести совещание. Доктор немного устал и нуждается в отдыхе. Он примет вас через пару-тройку часов. А ещё лучше завтра утром. У вас есть возражения?

— Нет, — выдохнул Хаген. — Конечно, нет.

Ты, Фрейя…

Не чувствуя онемевшего тела, он всё же моментально сгруппировался и выпрыгнул из кресла, ловя проблеск улыбки, алой и острой, как серп убывающего месяца. Отпущен. Пойман — и спасён. Боже мой! Но вместо того, чтобы ускориться, преодолевая последние дюймы до желанной свободы, он медлил и уже у самого порога обернулся — и успел заметить всполох торжества в прищуренных янтарных глазах…

(до завтра, милый Юр-ген!)

успел увидеть…

…как сонное безразличие на лице Кальта сменяется растерянностью человека, вырванного из плавного течения мыслей взвизгом шин и скрежетом тормозных колодок и внезапно обнаружившего себя в центре оживлённой магистрали. Трезвеющий взгляд наполнился тревогой, метнулся туда-сюда, зацепил Хагена, окаменевшего игрока в «замри-отомри».

Кукловод нахмурился. Вскинул голову и зашевелился, собираясь встать, задать вопрос, осведомиться, что, чёрт возьми, происходит. Собираясь прекратить всё это и тщательнейшим образом разобраться — разобраться во всём…

Но опоздал.

Тоте обвила его шею руками и поцеловала.

Зрительный зал пустовал по одной простой причине: все зрители толпились в фойе.

С днём рождения, Юрген-Йорген!

Разноликая Группа обступила его со всех сторон, стиснула и отхлынула, только когда он взорвался, шипя и плюясь огнём. А потом, дождавшись, когда он мало-мальски придёт в себя, сомкнулась опять. Очень тесно. Кто-то набросил на него халат лаборанта. Весь в пятнах, мятый; от колючей синтетики нестерпимо разило чужим потом, реактивами, а возможно, и спермой, и всё же это было лучше, чем сверкать исподним на глазах у подчинённых.

— Пустите меня! — попросил Хаген.

— Не кусайся, дружок, — блестя зубами, проговорил смуглый человек, смахивающий на лопоухого пирата. Не хватало только косынки и попугая. Хаген забыл, как звали этого человека, но кое-что помнил твёрдо. Вызубрил как дважды два.