Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

Набросить плед. Ведь если кто зайдёт…

«Пиф-паф», — подумал он. Да нет, хуже. «Улле спустит с вас шкуру», — предупредил Рауш, заканчивая инструктаж. А что сделает Хайнрих? Заботливый, рукастый Уго? Толпа оловянных солдатиков, бывших ремонтников, операторов, разнорабочих, маркировщиков, забывших прежнюю профессию, но открывших для себя взамен сладкий вкус бензиновых игр?

Проверить — заблокирована ли дверь. И камеры — выключены ли камеры?

Но вместо этого он опустился на пол, а комната оборачивалась кругом, он сидел внутри вращающегося колеса, и желудок болел всё сильнее. Да ещё спина — ему казалось, что он перетащил на своём горбу одну из знаменитых шварцвальдских елей. По крайней мере, эта боль отвлекала от той, другой, он поймал себя на том, что грызёт себя за палец, чтобы уже окончательно ни о чём не думать. «Я пойду к Марте. Потом. Когда…» Нет, нет, не нужно. Голова была тяжёлой, как сердце, тикающее в висках и позади, откуда доносился звук ровного звериного дыхания.

Что, если я ошибаюсь? Хотя бы один знак.

— М-м-р… — вздохнул доктор Зима.

Хаген вскочил на ноги. Наклонился над терапистом.

— Айзек, — позвал он шёпотом. — Вы меня слышите?

— Кто? — спросил тот, не открывая глаз, но требовательно, даже сурово, и услышав ответ, пробормотал: — А, эмпо-дурень!

Это прозвучало как личный идентификатор. Как строка в штатном расписании.

Как диагноз и прогноз.

— Да, — срывающимся голосом сказал Хаген. — Это я, я. Айзек, расскажите мне о системе уничтожения периметра. Она правда существует?

— «Блицштраль»? Пф-ф. Безусловно, да.

— И вы скажете, как…

— Пф-ф. Безусловно, нет.

Звякнул наручник, и Хаген подпрыгнул на месте. Ложная тревога. Доктор Зима купался в невесомости. Его глаза были облачно-синими и грозными, как небо над Регенхолле.

— Назовите карту, — потребовал он. — Любую. Я вам погадаю.

— Чучельник, — сказал Хаген. Эта филигранно прописанная картинка неизменно приводила его в состояние похмельного ступора. Судя по всему, художник полоскал кисти в киновари и вдохновлялся анатомическим атласом. Нужно было быть полным отморозком или Лидером, чтобы изобразить такое.

— Это Мартин, — снисходительно объяснил доктор Зима. — Его хобби — таксидермия.

— Здесь же нет никаких жи… а-а… — понял Хаген и рванул ворот, но ногти чиркнули по чудо-броне. Выхода не было, всё зашло слишком далеко. Инфузомат щёлкнул, отмечая начало второй полудозы. — Айзек, я хочу узнать про «Блицштраль». Мне интересно.

Терапист рассмеялся.

Он повернул голову, устраиваясь поудобнее, и Хаген испытал ещё один, поистине сокрушительный, ошеломляющий приступ мозговой тошноты, обнаружив то, чего не замечал раньше. На серебристом виске доктора Зимы чернело овальное пятнышко, много рассказавшее о ночных посиделках Алоиза Райса со своим боевым соратником. Электрошок. Пытаясь вырвать правду, Лидер перепробовал все доступные средства, потому что столкнулся с проблемой, о которую теперь споткнулся он сам, маленький иуда Йорген.

«Дорненкрон» мог убедить упрямца лежать смирно.

Но не мог заставить его говорить!

***

Блицштраль.

Кованые молнии сверкали в темноте, прорезая кипящий небесный вар. Хаген моргнул. Никаких молний. Но сила ветра прибывала, сквозняк трепал волосы, шелестел листьями блокнота, забытого на столе, стучал канцелярской мелочью. Хаген протянул руку, чтобы закрыть окно, но услышал: «Нет!» — и оставил как есть, плотнее закутавшись в китель. Колючая суконная куртка пришлась совсем впору, согрела его, как объятие, понадобилось лишь чуть подвернуть рукава.

— Айзек? Пожалуйста! Скажите мне…

Вопрос — ответ. Пф-ф. Всё впустую.

«Это и есть ад», — предстало перед ним с ужасающей ясностью, мгновение, не имеющее ни начала, ни конца, сотворённое его руками и пронизанное пониманием ошибки. Напрасно. Он никого не защитил. Всё останется по-прежнему, только два кукловода лишатся ценного инструмента, но договорятся, конечно, договорятся, как поступали и раньше. Фрау Инерция подтолкнёт колёса, смазав их чужой кровью, и Стена разлетится под напором воинственных, жадных, оголтелых орд, и Пасифик… О, Пасифик!

Я не позволю! Не позволю!

— Айзек! Ради бога! Назовите…

— Кто… здесь?

Чьё же имя он хотел услышать? Браслет исходил возмущённым безголосым жужжанием: бухгалтер-чучельник в Штайнбрух-хаусе желал узнать, как продвигаются дела. Интерком пока молчал, но вызова Рауша стоило ждать с минуты на минуту. Время, время… Внутри шумела река, несла, бурля и подпрыгивая на перекатах. Хаген стиснул зубы, застонал. Что-то сделать? Но что? Он вспомнил жест Улле, и, сдвинув жёсткую крахмальную складку, по-хозяйски, как завоеватель, опустил ладонь на исчерканную шрамами грудь тераписта.

Это простое и, в сущности, безобидное, действие произвёло эффект, сравнимый с замыканием электрической цепи. Ослепительная вспышка, металлический «чпон-к» — и Хаген вскрикнул, а вместе с ним — грубо пробуждённый доктор Зима.

— Кто? — спросил он яростно, начиная привставать на локтях. Стойка нагнулась и зазвенела, инфузионный аппарат истошно запищал — сработал датчик давления. — Кто? Кто… это?

Вот он, последний шанс! Уж точно — самый последний…

— Вернер, — сдавленно выпалил Хаген, почти теряя сознание. — Вернер!

И — не веря — почувствовал, как мягко, почти нежно отпустили его пальцы. Выдох — скольжение волны вслед за отливом. Недовольно скрипнул диван, вновь принимая вес отяжелевшего тела.

— Вернер? — прошептал Кальт.

Хаген не видел, изменилось ли его лицо, но и с зажмуренными глазами мог представить, как совместились фрагменты, подарив разбитой маске так недостающую ей симметрию. Вдох и выдох, тишина, тишина…

Доктор Зима не сказал «виноват». Он выразился иначе.

— Увлёкся, — сказал он тихо. — Эрвин, я, кажется, опять…

Он вздохнул и замер, будто ожидая решения или, может быть, приговора. Трясущимися руками Хаген поправил катетер и взялся за горло, пережимая крик. Другая физика, другая логика… Безумная снежная логика, за гранью живого, человеческого понимания.

— «Блицштраль»?

— Узкое место, — шепнул человек, укрытый темнотой, как одеялом. — Нужно демонтировать. Все интересуются. Очень опасно… Очень!

— Я демонтирую. Но мне нужен доступ…

— Конечно, — сказал Кальт. Его голос опять звучал чётко, деловито. — Возьмите блокнот. Придётся кое-что записать. Или запомните так?

— Я лучше запишу, — сказал Хаген.

***

Он писал, царапал грифель, а воздушный корабль уносил тучи к западу. Илзе смеялась, стоя на крыльце, поправляя вязаное крючком меховое оперение, и блистательный Франц выстукивал марш по крышке бардачка, дожидаясь пока хлопнет дверь Коричневого дома. «Что-то ты невесел, солдат». Да, я невесел. И если бы можно вернуть, то я бы вернул, вот именно в тот момент — сфотографируйте промельк солнца! И если есть Пасифик, то пусть себе и будет, далёкая благословенная земля, отмеченная на многих картах…