Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

— Что это? — безмерно удивился Хаген.

— Ложная память, — ответил доктор Зима. — Что же ещё? Прогуляйтесь пешком по Территории и нахватаете блох на свои мохнатые обезьяньи нейроны. Я, как видите, нахватал.

Он провёл по лицу, стирая пот и меняя полярность. Блеснул глазами.

— Театр теней и зефирные замки. Наш бедный Райх осаждён с двух сторон, как и ваша голова. Бу-бу, гу-гу! Покажите палец, и он отбросит рогатую тень вышиною с гору. Эй, техник! Не позволяйте Территории задурить себе голову. На вас одежда мастера, но вы всего лишь подмастерье.

— Гессенский дурачок, — прошептал Хаген.

— А? — переспросил Кальт. — Дурачок? Не спорю. Только дураки тащат за собой хвост парашюта, когда поднимается ураган, а в руках есть нож, чтобы оборвать стропы. Только дураки топчутся на старых костях, когда можно идти дальше, оставляя следы глубже и твёрже.

— У нас много работы, — сказал он устало. — Пока Вернер сдвигает периметр, мы начнём изнутри. Сложные замки открываются не ключом, а пинком. Ха! Я думаю о проекте «Шварценебель». Я думаю о вакуумных тубах Эльгена с вышибным зарядом. Я думаю о пирофакелах и «зажигалках» Бойда, о боевых платформах — да! — и о люфт-пакетах, и о пластификатах фосфора. Я думаю о моих импульсных кольцах, и о портативных излучателях Тор-10, и…

Он не говорил, а словно читал литанию, взывая к божкам, а потом и богам разрушения, перечисляя любимые игрушки, и ущербная луна лежала на его плече, как отравленный красный сыр.

— Улле вас не выпустит, — произнёс Хаген непослушными губами. Ему казалось, что его медленно разрывают на куски.

— Мы договоримся, — хладнокровно отозвался Кальт. — Новый старый порядок. Чуете запах перемен? Парадокс: когда бухгалтер приходит к власти, рано или поздно всё вокруг начинает пахнуть бойней. Ну как тут обойдёшься без психа с бомбой? — он тихо засмеялся.

— И вы…

— Да уж, конечно, и я. И вы со мной. Сегодня волшебный вечер, Йорг, ведь я стал волшебником: пока там, в лабиринте коридоров, незваные гости получают свои подарки — имейте в виду и не высовывайтесь наружу без химзащиты! — мы с вами немного помечтаем. Дайте руку, я кое-что вам покажу, — сказал он голосом искусителя.

— Фокусы?

— Чпокусы. Дайте руку.

— Не дам!

— Дайте! — приказал он так властно, что Хаген повиновался.

И ахнул, расширив глаза до предела, когда лавина образов обрушилась на обнажённые рецепторы как ведро колодезной воды. В сознании провернулся переключатель, посыпались искры. «Не может быть!» — в одну секунду он разуверился во всём и прежде всего — в себе и своей способности сохранить рассудок.

Потому что Территория изменилась.

***

Этот непостижимый ландшафт нёс на себе следы человеческого присутствия, но в то же время был слишком чужероден, колоссален, чрезмерен, избыточно сложен для восприятия. Фантазм, технологический мегамираж! Он вырастал из-под земли, которая больше не была землёй, а представляла собой скопление судорожно мелькающих огней, образующих основу стереоскопической головоломки.

— Смотрите, Йорген!

Угольно-чёрные громады ввинчивались в неистовое кобальтовое небо, пронизанное сетью раскалённых добела нитей. Глаз Хагена выделял знакомые формы — чёрно-белые кубики, сложенные не по порядку, а вразброс, подцепленные друг к другу как детали конструктора, магнит к магниту, в окружении стальных, стеклянных косо нарезанных дисков, заманчивые оболочки, скрывающие под собой слепое, давящее, безжалостное к слабости машинное нутро.

А потом подключился слух, и Хагену показалось, что мириады сгорающих в реактивном пламени атомных единиц проникли в его мозг и взорвали одной лишь акустической волной, без контакта. Даже смягчённый, этот звук — плеск и шипение разрядов, органное гудение подземных энергостанций — был непереносим для живого человеческого уха.

Это был Райх, преображённый, титанический, невероятный, по-прежнему стремящийся к репликации, как многократно усиленная раковая опухоль.

— Так будет, — яростно и весело сказал человек, отбрасывающий сразу две тени. — Так. Будет. Так и…

Так-так-так…

…прошептала лукавая химическая бомба, распускаясь в его крови.

Иллюзорный мир дрогнул и осыпался прахом.

Тик-так.

Доктор Зима пошатнулся.

Красный отравленный сыр скатился с его плеча. Скрюченные пальцы потянулись и ухватили пустоту.

— Йор-рген?

Хаген попятился. Он отступал и отступал, пока было можно, а потом просто замер в тоске, глядя на приближающееся острие скальпеля и расколотое надвое, гранитно-спокойное, разглаженное транквилизатором лицо над ним.

— Кто здесь? — сонно произнёс доктор Зима. — Я не вижу. Почему я ничего не вижу?

Тучи разошлись, небо прояснело, и луч ярчайшей северной звезды на миг отразился в ромбовидных плашках кителя, зажёг серебряную молнию и платиновую птичку «За отличную стрельбу», надеваемую только по праздникам.

— Франци, — удивился Кальт. — Ты что, меня боишься?

— Ш-ш-ш, — тихо сказал Хаген, обнимая его за пояс. — Я держу, держу… держу…

***

Айзек Кальт спал.

Он наконец-то превратился в идеальную вещь, которую Улле был готов оценить так дорого.

Хаген осторожно прикоснулся к его запястью, а потом, осмелев, приложил пальцы к подрагивающей точке неподалёку от разветвления сонной артерии. И поразился, обнаружив её едва тёплой, как будто лихорадка ушла внутрь этого большого тела, заявляя о себе лишь редкими, но сильными пульсовыми толчками и воспалённой, точно ободранной полосой на скулах. «Бросьте! — внятно произнёс терапист. Голова энергично мотнулась, покрытые сосудами веки напряглись и задрожали. — Крио-дестр-р…»

Тик-так, трак-так-так.

Так.

Напрягая спину, Хаген перенёс тераписта на диван и уложил чуть набок, оставив правую руку свешиваться почти до пола. Закатанные рукава открывали доступ к узловатым, древесным венам.

Очень хорошо.

Перемещая предметы, монтируя стойку, подключая и настраивая инфузомат, он испытывал чувство раздвоенности, липкую дурноту, как будто кристаллы Рауша циркулировали в крови у него самого, бомбардировали клетки мозга отупляющими сигналами. «Что же я делаю?» — спросил он себя с отчаянием — и задвинул все мысленные заслонки, перекрыл каналы и отдушины, свёл глаза в одну точку, твердя — не думать! Марта, вспомнил он. А ещё: я — солдат.

Солдат. Теперь — да.

И это безумие нужно закончить.

Игла вошла на удивление легко. Чернильная полоска неторопливо двинулась вниз, потом вверх… Хаген закусил губу. В сумерках ему была отчётливо видна белая рубашка и менее определённо — сгиб локтя, отливающий медью. Прямо над входом мерцала пирамидальная лампочка-ночник, она и рассеивала облако, в свете которого влажная кожа Кальта казалась покрытой гальваническим напылением.