Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

— Любопытный у нас разговор получается, — сказал Отто Рауш.

Отворотившись от распахнутых крыльев метели, он наклонился вперёд и прищурился, собрав складки лба в подобие мыслительной кардиограммы. Зашуршали листы, скрипнул пол. Хаген оглянулся. В комнату входили парамедики — в страшных жреческих костюмах, в резиновых нарукавниках, в шапочках и пластиковых очках, сдвинутых на лоб.

Он был окружён.

Один из парамедиков принёс и положил пакет из обёрточной бумаги, всё так же прищёлкнутый по углам и перевязанный лентой. Второй санитар бережно опустил на стол запотевший контейнер.

— Здесь три, как вы и просили, — сказал Рауш. — Но вам едва ли понадобится даже одна. Максимум четверть кубика и только капельно. Будьте предельно осторожны, помните, что эффект кумулятивен и развивается не сразу. При передозировке мы просто не успеем среагировать.

— Я буду осторожен, — сказал Хаген. — Как никогда в жизни.

***

Должен на что-то решиться…

На что?

Перед тамбур-дверью «шлюза» бурлила толпа, но внутри было тихо и темно, и лишь две живые души — Хайнрих и Ридель — скрючились в три погибели за маленьким раскладным столиком. Углубившись в свой замкнутый подземный мирок, они играли в шахматы. Играли пять минут, и десять, и полчаса. За то время, пока Хаген мялся у порога, ситуация на доске разительно изменилась. Белые уже не наступали победно, а прятались по углам, срывая с себя знаки различия, пакуя золото и перебираясь в Чили. И только вездесущий белый ферзь, пренебрегая своим преимуществом, для чего-то остался защищать почти разбитого короля. Должно быть, понял, что дальше доски не ускачешь.

Тук-тук. Никого нет дома.

Хаген прикоснулся к утопленной клавише переговорника.

— Разрешите войти?

Скажи, что ты занят.

Что ты болен.

Что ты устал.

В действительности, он даже не спросил. Просто подул на мембрану, и она посветлела, запотевая. Хаген провёл по ней пальцем, и она послушно поменяла цвет. Так просто. Туда светлое, сюда тёмное. Влажность. Такая же нежная, бархатистая тканевая выстилка прикрывала микрофон рации. «Отложим, — подумал он. — До лучших времён. Ты не в форме и я, я тоже, слабосильный Давид…»

В горле запершило и…

— Кха-хаа…

Он запечатал рот ладонью, но было поздно.

— Йорген, — прошелестела мембрана. — Заходите. Я жду.

***

Он вошёл — как взошёл на эшафот.

И окунулся в ещё более густой полумрак, прохладный и синий, ночное зазеркалье. Не так уж всё и изменилось. Гортанно ворковали средства связи, и доктор Зима деятельно грезил в своём рабочем кресле, запрокинув голову и полуприкрыв глаза, опутанный затейливой цифровой сетью. Лишь двигались губы, да порхали пальцы на невидимом пианино — прозрачной сенсорной клавиатуре.

Тик. Так. Трак-так-так.

Но скрипнул под ногой пол — и со щелчком погасли лишние экраны, заткнулись певчие птицы; только назойливый какой-то робот всё тараторил про сглаженный потенциал, да изолинию, да усилители, пока на главном мониторе распускался мохнато-алый, бриллиантовый от утренней слезы цветок шиповника.

Распустился — и пала тишина. А в тишине…

— Я опоздал, — сказал Хаген.

Ох, нет же, снова не сказал! Прособирался и охрип, недосчитался гласных. Мучительно отвёл глаза от белых полукружий с вишнёвым терпким ореолом, просвечивающих сквозь тонкое, ажурное… Поди ж ты, взрослый человек — а вот, рубином зажглись уши, и кровь загрохотала в висках.

— Юр-ген, — возвестила драматическим вагнеровским сопрано проказница Тоте. — Хой-хо, хо-хо!

— Йорген, — строго поправил доктор Зима. — Ну, сколько можно-х-х…

И вздрогнул, показал уязвимую шею, ещё сильнее запрокинувшись назад. Задышал по-звериному, загнанно, рвано и часто. «Упрямец», — засмеялась Тоте, что-то вытворяя у него под рубашкой. Из груди тераписта вырвался смешок, похожий на глухое рычание, он дёрнул головой и сказал:

— Брысь!

Но тут же опомнился, сверкнул своими льдистыми фотоэлементами. Босой, с закатанными рукавами, оскаленный, дикий и совершенно стеклянный от жара.

Хаген посторонился.

Проходя мимо, Тоте задела его свистящим шёлком.

— Пиф-паф, — комично округлив глаза, пропела она. — «Враг я веселья, мрачен всегда…» Айзек, у него тут…

— Знаю, — сказал доктор Зима.

***

«Моргенштерн» заметало.

В треугольном разрезе неплотно сошедшихся штор мельтешила суетливая бумажная круговерть. Метель так и льнула к стеклу, как будто тщилась заглянуть внутрь; даже окруженный стенами, Хаген чувствовал напор, от которого прогибались ветрозащитные экраны, а здание покачивалось на ветру и скрипело корабельными рёбрами, по сотой градуса, но неуклонно меняя курс.

Рулевая рубка остывала. Накалившиеся за ночь электронные потроха потрескивали как угольки в камине. На дверце шкафа повис бессильно скомканный белый халатик, кресло-сугроб утонуло под наброшенным на него апельсиновым пледом, а в моторном отсеке пахло резко и странно — озоном, горькой кожей, йодоформом…

Вот же чёрт! Чёрт… чёрт!

— Опять глаз не сомкнули, — медленно сказал доктор Зима.

— И вы.

— Туше́, — признал терапист и украдкой застегнул пуговицу. Кажется, он был смущён. Хаген тоже. Внутренне подбираясь, переодеваясь в чистое, совершая чудовищное над собой усилие, чтобы переступить порог, он был готов очутиться на ристалище, плахе, электрическом стуле… Но уж никак не в родительской спальне.

Все эти фокусы… капкан… ловушка памяти.

Без умолку, без счёта, как песок…

— Разоружайтесь, — резко приказал человек в кресле.

Что тут у нас? С сосущим чувством физической — сердечной — боли Хаген увидел вещи, оставшиеся от Франца. Преодолевая упругость загустевшего воздуха, послушно приблизился к столу и начал методично опустошать кобуры и карманы.

Он выложил: раз — волоконный шестизарядный лазерный револьвер, медицинский модификант боевого оружия «Штралленваффе», два — автоматический облегченный адаптируемый мини-пистолет «Модель P-99», три — дистанционный дротиковый инъектор с системой радиолокационного определения цели, четыре — два безыгольных шприца, пять — выкидной десантный нож, шесть — маленький перочинный нож, и, поколебавшись, — семь — полукастет со встроенным шокером.

— Ещё?

— Больше нет.

— Даже странно, — процедил Кальт. — Я-то рассчитывал увидеть как минимум реактивный миномёт. — Он скрипнул зубами, с волчьей тоской посмотрел на графин, стоящий слишком далеко.

— Мне вас недоставало, эмпо-техник, гуманист с ведром металлолома и баночкой гвоздей… Где-то шлялись опять… набирались ума по тёмным углам. Так каков результат, мой бедный Йорген? В изобилии принесённых вами данных я прямо потерялся. Сразу виден комплексный подход, университетская школа… С кем же вы решили танцевать, бесталанный карьерист, — с художником или с Мартином, любителем честной игры?