Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

Никогда.

Он остановился и прищурился, стараясь отыскать вход или хотя бы укрытие от снега. Вокруг было пустое пространство, состоящее из ветра и хаотичного мельтешения. Соседние корпуса — а они располагались где-то близко — временно перестали существовать. Он не чувствовал их присутствия. «Я один, — подумал он без страха и без любопытства. — Больше ничего нет. И вряд ли будет».

Здание, развернувшееся перед ним, не имело отношения к Фабрике, той Фабрике, ко встрече с которой он готовился так тщательно. Оно было старше, и печальнее, и основательнее — приземлённое и прозаичное, — самый обычный прямоугольник, нарисованный на холсте твёрдой, но, увы, лишенной вдохновения рукой. В нём не было ничего угрожающего. Хаген с сожалением подумал об истраченных впустую последних дозах «Реадапта». Он всё ещё ощущал горечь у корня языка, и апатия, овладевшая им, безусловно, имела химическое происхождение.

Он сделал ещё несколько шагов и понял, что направляется как раз ко входу, спрятавшемуся под козырьком, основанием которому служили каменные колонны. Узкие окна первого этажа были забраны узорчатыми решётками. Всё темно, лишь на уровне второго этажа блуждали отсветы, как будто за плотными шторами кто-то расхаживал с фонариком или свечой, поджидая гостей.

А я так и не успел пересобрать карточный домик.

Он усмехнулся и взялся за гнутую ручку. «Что же это — лаборатория, замок или учреждение?» Неважно. Ветер подталкивал в спину. Дверь отворилась легко, как будто кто-то распахнул её изнутри. Он отступил в замешательстве, но сообразил, что скрытые камеры, конечно, предупредили службы о его приходе. Теперь он видел, что дверь была лишь отделана под дерево, под покрытием из драгоценного мореного дуба скрывалась стальная пластина, приведённая в действие каким-то механизмом.

Фокусы. Фальш. Имитация.

Он вступил внутрь, нарочито громко топая, отряхиваясь от снега, и озираясь по сторонам, готовый как к отпору, так и к побегу. Но приготовления были излишни. Он очутился в мягко освещённом холле, просторном и уютном, и из глубины его навстречу уже спешила опрятная полная женщина в халате медсестры. Она семенила, всплёскивая руками, стараясь не выскользнуть из растоптанных туфель, и миловидное лицо её с белесыми бровками и трогательной пуговкой носа выражало все оттенки огорчения и сострадания.

— Ну что же вы? Проходите, проходите. Ах, какая погода! Какая ужасная метель!

Не такого приёма он ждал.

— Метель, — согласился он ошеломлённо. — Доброе утро…

— Ах, ну какое же доброе! Ведь так и крутит, так и крутит! Проходите же, вы совсем замёрзли! Сюда, сюда. Снимайте это всё…

Она засуетилась, во что бы то ни стало вознамерившись помочь Хагену с курткой, в которой, как на грех, заклинило молнию. В настенных зеркалах отражались их искажённые фигуры и жёлтое пятно настольной лампы, приглушённой тканевым абажуром. Очевидно, здесь больше никого и не было, только эта женщина, проводящая часы за длинным столом, вмещавшим всё необходимое — мерцающий заставкой экран и встроенную в поверхность гладкую панель клавиатуры, компактную картотеку из составленных друг на друга прозрачных пластиковых ящичков, глянцевый журнал и надкушенный шоколадный батончик.

— Лаборатория «Абендштерн»… — начал он, и женщина торопливо закивала:

— Она, она. Снимайте же с себя всё мокрое. Хотите, принесу вам тапочки?

От тапочек он решительно отказался. Потом столь же решительно и бесповоротно отказался от полотенца — «обсушить мокрые волосы», от расчёски — «если нужно привести себя в порядок, но вы и так прекрасно выглядите», от чашки чая и рюмочки настойки — «и вы почувствуете себя совершенно другим человеком, уверяю вас». Между делом выяснилось, что зовут её сестра Кленце, и с самого утра она борется с сонливостью, поэтому «вот, шоколад, понимаете — тренирует сосуды», а к вечеру обещают ещё и дождь, и хляби небесные, и дороги, конечно, развезёт, так что кто добрался, тот счастливец и счастья своего не знает, потому что кто знает, как оно ещё будет, предугадать невозможно, так уж лучше и не гадать…

— Пожалуйста, мне нужен доктор Кальт, — прервал он заботливое журчание, пожимаясь от неловкости и испытывая растерянность ребёнка, сделавшего лишний круг на карусели. — Я, наверное, невовремя…

Вовремя-вовремя. Ах, ну какое может быть невовремя, как же это возможно — невовремя? А что герр Кальт занят, так он всегда занят, но строго наказал направить гостя в кабинет, а сам он, конечно, подойдёт туда, когда позвонит сестра Кленце, а она ему, конечно, позвонит, вот только объяснит, как пройти к лифтам, и куда свернуть, чтобы не заблудиться, потому что здание старое и заблудиться очень возможно…

— Мой пропуск, — сказал Хаген почти с отчаянием, но пропуск тоже не понадобился. Сестра Кленце отмахнулась от документов с таким ужасом, будто он предлагал ей заряженный пистолет. Никакого пропуска, порядочного человека видно по лицу, и можно вообще оставить вот тут, на столике, эти гадкие бумаги, чтобы не занимать руки, а ещё лучше присесть вот тут же на диванчик и слегка отдохнуть, перевести дух после долгой дороги, да, она знает, что дорога не заняла много времени, но эта метель и эта тряска…

***

Пошатываясь и усмехаясь, он вышел из лифта и побрёл наудачу, смутно держа в голове обрывки указаний: направо — остановиться — свернуть… Заблудиться, впрочем, было невозможно. Наклеенные цифры указывали путь, крупные белые, отлично различимые на дымчато-сером фоне стен, поблёскивающих в рассеянном свете. «152», «178», «193»… Напольное покрытие поглощало звук, однако он слышал тиканье, которое не становилось громче, но странным образом успокаивало, подсказывая, что он движется в верном направлении.

Успокаивало и то, что в здании всё же были люди. Мимо него по коридору, смущённо потупив глаза, проследовала сестра-хозяйка, толкая хромированную тележку со стопками постельного белья. В ответвлении коридора мелькнул белый силуэт, и спустя секунду донёсся мягкий щелчок захлопывающейся двери.

«197», «199»… Близко, теплее… «200», «203», «204»… горячо… «206». Сквозь полупрозрачное стекло он видел лишь световое пятно, не более. Он постучал и замер, прислушиваясь к учащающемуся биению сердца. Ответа не было. Тогда он вошёл — и оказался в узком смотровом кабинете, с кушеткой, двумя раковинами и узким высоким шкафом. Под потолком гудел воздухоочиститель. Прямо напротив были двери с окошечком, за которым угадывалось какое-то движение.

Понимая, что совершает запретное, Хаген приблизился к дверям.

«Зайдите! — прошелестело переговорное устройство на стене. Он вздрогнул. — Быстрее, пожалуйста. Открыто — толкните».