Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

— Расскажите о проектах.

— А, — откликнулся Кальт, — значит, вам не всё равно? Хорошо, поговорим. У меня всего две руки, этого мало. Я завёл себе ещё две, и их тоже оказалось недостаточно. Теперь вот отращиваю дополнительную… третью. Вы начнёте работать на Территории, как и хотели, но прежде — запустите конвейер.

— Запущу — что?

— Конвейер по поиску и производству солдатиков. В моей коробке заканчиваются карандаши. И пора задуматься о смене Патруля более подготовленными кадрами. Моими кадрами. А бравые парни Рупрехта, «наш славный заслон», пусть маршируют на север, когда придёт время.

— А когда оно придёт? — спросил Хаген, замирая перед возможным «завтра». Перед вероятным «сразу после полуночи — код «три — ноль пять — тревога». — Когда?

Терапист кольнул его зрачком.

— Право же, Йорген! Вы так озабочены этим вопросом, как будто у вас там любимая. Время придёт, но вначале нужно ещё кое-что сделать. Трудно работать, когда вокруг куча мечтателей и фантазёров, обитающих в зефирном замке собственных измышлений. Взять хотя бы Улле.

— Улле?

— Удивлены? Напрасно. Ваша беда в том, что вы фокусируетесь на частностях и за деревьями не видите леса. Улле — педант, Улле — буквоед. Так? Улле — цифра, строка, калькулятор, — да что калькулятор — счёты, калька и линеечка. А вы не заметили, что Улле — человек большого воображения? Впрочем, вы пока ещё мало знакомы.

«Может быть, — Хаген воссоздал в памяти невзрачную фигуру финансиста. — Да нет, не может. Но здесь есть ещё один человек большого воображения. И ему нужны солдатики. Много».

Он слышал ровный гул, слышал шелест и плеск: снаружи опять пошёл дождь. Дом стоял в поле, и вокруг не было ни души. Кальт то и дело отпивал воду из узкого бокала, похожего на мензурку. Очевидно, его тоже мучил внутренний жар.

— Улле хочет поглощать пространство. Вы думаете он печётся только о своём кармане? Ну, в какой-то степени верно, ведь он хотел бы положить в карман весь мир. Улле грандиозен. В отличие от вас он видит лес, но постоянно теряет из виду деревья. Вот он и мечется в трёх соснах, устраивает им переучёт, а сам уже облизывается на будущую вырубку.

— А вам бы хотелось сначала как следует выкосить здесь. И выжечь пеньки.

Бокал цокнул о твёрдое. Светлые глаза тераписта расширились и остекленели.

— А знаете, Юрген Хаген, я открыл в вас новый талант — говорить в общем-то верные вещи на редкость неприятным тоном.

— Извините.

— Нет-нет, продолжайте. Сегодня ваш день. Я сам выпустил джинна из бутылки.

«Кто кого допрашивает?» — подумал Хаген. Приступ многословия миновал. Кальт размышлял, и морщины на его лице пролегли двумя знаками вопроса — горизонтальным и вертикальным.

Я куда-то угодил. Случайно выпалил и задел. Неглубоко, не опасно, но всё же. У него мало уязвимых точек, но они есть.

Пасифик. Либо это величайший обман, либо терапист и в самом деле обнаружил редкую слепоту. Нужно было уводить тропку вправо или влево, петлять, путать следы. Сидя в этой комнате, бурой и пёстрой, тёплой как шерстяной плед, Хаген неожиданно открыл для себя первый закон дипломатии: задавать вопросы намного выгоднее, чем на них отвечать.

— Как я понял, вы хотите полностью заменить Патруль своей исследовательской группой?

— Мои люди — не просто исследовательская группа, — возразил Кальт. — Это солдаты. Только лучше. Они устойчивы к безумию Территории.

— Потому что вы что-то сделали с ними?

— Нет. От природы. Я сделал с ними — кое-что, — но к их ценности это не имеет ни малейшего отношения. Я начал работу, а вы её продолжите. Байден показывал вашу аналитику: звёзд с неба вы, конечно, не хватаете, но способны к обобщению. Вы тоже немного фантазёр и склонны ставить факты вверх тормашками, но, может, оно и неплохо. Потому что мы имеем дело с очень нестабильным объектом.

— Что такое Территория?

— Не знаю. И не узнаю. Это не важно. Я намерен запечатать Границу и мне понадобится ваше содействие.

— То есть, вы даёте мне право выбора? — уточнил Хаген.

— Я не даю и не отнимаю этого права. Мне нужна ваш добрая воля. Она ответит «да» и тогда мы продолжим танцевать. Она ответит «нет» и тогда… мы продолжим делать что-то ещё.

— Предположим, я отвечу «нет».

— Что ж, — ровно произнёс Кальт. — Давайте рассмотрим такую возможность.

***

На этом ковчеге они были не одни.

Маленькая черноглазая Берта в халатике, накинутом прямо на ночную рубашку, сноровисто, в три приёма, собрала посуду, свернула скатерть, и атмосфера пикника на выезде бесследно испарилась, не оставив даже послевкусия. Воздух уплотнился. Хаген вперился в тёмную столешницу. Мелькающие световые блики проявляли царапины, сколы, невидимые глазу въевшиеся пятнышки. Если напрячь воображение, можно было сложить всё это в трёхмерную панораму — пруд и стебли камыша, рябь и ряска, абрис лебедя — но, кажется, воображение здесь было не в чести.

— Что вы увидели на Территории? — отрывисто спросил Кальт.

— Не знаю. Сложно объяснить. Что-то, адресованное лично мне и в то же время всем. Не успел понять.

— Да, — признал терапист. — Ваше счастье. Но выжить вы всё же смогли. Мне понадобится отчёт. Подробный. Без ложного стыда и недомолвок.

— Я ещё не согласился работать с вами.

— Формально вы уже мой. В реестр внесена запись о переводе.

— Хорошо, я напишу отчёт. Формально.

Терапист издал звук, который мог быть смешком. Хаген ещё не до конца разобрался в сигналах, подаваемых этой постоянно уходящей под воду субмариной.

— Вы что-то приободрились. До чего же сложно устроены некоторые техники. Им нужна особая мотивация, там, где обычным людям вполне хватает здравого смысла. Пусть так… А как вы относитесь к салонным играм? — осведомился он вдруг.

— Я не часто бываю в салонах, — осторожно ответил Хаген.

— Придётся бывать чаще. Это я тоже планирую включить в ваши обязанности. Чуток хороших манер, щепотка обаяния — оно у вас есть, глубоко, под наслоениями упрямства — достанете и протрёте тряпочкой. Будете представлять меня на конференциях и в кулуарах. В нас больше общего, чем различного, сами увидите. Сыграем, Йорген?

— Что, прямо сейчас?

— Почему нет?

— Я не знаю правил.

— Они элементарны. Это даже не игра, а процедура. Её очень любят на малых приёмах у лидера. Не в службу, а в дружбу: подайте-ка мне…

Повинуясь указательному жесту, Хаген дотянулся до каминной полки, — «Йиии!» — взвизгнуло плечо, нашарил колоду карт, по-крабьи откатился назад, выронив добычу на стол.

Вопреки ожиданиям, это оказались не игральные карты, а картинки. Под одинаковой геометрической рубашкой скрывались изображения людей и предметов, яркие, выполненные в одном стиле, свидетельствующем о немалом таланте художника. Хаген взял одну карточку и замер, очарованный против воли. Из квадратной, оплетённый вьюнком, рамки на него смотрел усталый темноволосый человек в запылённой, местами порванной одежде военного покроя, с зигзагообразной ссадиной на лбу. Он держался прямо за края рамки и как будто отгибал их в отчаянной попытке вырваться за пределы рисунка. За его спиной багровое солнце выжигало пустое, воспалённое небо. Человеку было плохо, очень плохо. Он намеревался выскочить из рисунка, разодрав его ко всем чертям.