Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

Он игриво толкнул Хагена локтем.

— Расскажите о своих грешках дядюшке Виллему. Мы все не без греха, все чёрненькие трубочисты. Только и осталось — хвалиться, кто больше нагрешил. Чем вы прельстили доктора, Хаген? Прельстили до того, что он внаглую изменил церемонию посвящения. Можно сказать, поставил лидера перед фактом. Мы все сегодня были разочарованы, узнав о том, что боя не будет.

— Боя?

— Ну как же, два претендента, одно место. Я ставил на Йегера, уж простите. Хотя сейчас думаю — зря. Вы — тёмная лошадка, Хаген. Сейчас бы я сделал ставку на вас. Впрочем, я уже проиграл. Ваш доктор тоже тёмная лошадка. Вы друг друга стоите.

— Пожалуй, — признал Хаген, с трудом переваривая услышанное.

Бой с Францем? Вот так, без предупреждения, на глазах у всей толпы? Собачьей своры, нет, волчьей стаи, оскалившей зубы в ожидании первой крови? Полезная традиция. А что нужно сделать, чтобы стать обермастером? Выжечь напалмом жилой квартал? Взорвать Дом Народа? Перегрызть глотку адъютанту Рупрехта?

Или всё проще — подставить кого-то из своих?

— А мог бы выбрать сам, — Байден пожал плечом. — В крайнем случае позволительно. Но ведь упёрся, рискуя вызвать гнев всего командования. И ведь вызвал! Я бы мог помочь старому приятелю, благо навыки-то остались, но лидер решил оказать ему особую честь. Говорят, привёз с собой хель-бригаду и даже с инструментами специально для такого случая. Как видите, упрямство чревато. И главное — ради чего? Что у вас там за игрушки, а, шулер? Просветите, а я никому не скажу.

— Просто он… хороший руководитель, — сказал Хаген, с недоверием прислушиваясь к собственным словам.

— Был. С вашей — и Йегера — помощью он был хорошим руководителем. Покорно благодарим. А я, значит, был плохим, — Байдена покоробило. — Господи боже! Ну-ну, милый техник. Ну да ладно, — лицо его посветлело. — Что вспоминать былое. Забудем и пожмём друг другу руки. — Он закивал с воодушевлением, подпихивая Хагена пухлым плечом. — Разотрём в пыль, эй, техник! Всё время забываю, как к вам теперь обращаться, уж не сердитесь, не со зла. Давайте руку!

Он обхватил пальцы Хагена своими, холодными и влажными, цепкими как водоросли, энергично сотряс добытую с боем кисть.

— Мы ещё поработаем, мастер! Рука об руку, а? Рука руку моет. Мы ещё пригодимся друг другу, умненький столичный шулер: я вам, а вы мне. Так и трудятся в Райхе.

***

Что же это? Забери меня!

Не могу дышать!

Вот теперь точно сон. Ведь не может быть правдой — такая концентрация мерзости на квадратный дюйм! Послеобеденный дремотный кошмар, фантасмагория! Как будто с момента объявления войны мир вдруг решил снять маску, и внезапно обнажил такую неприглядность, что только плюнуть да прикрыть срам, а нечем. Ещё вчера — всё солидно, поступательно, и вдруг — трум-пум-пум, пошло-поехало, скорее и скорее, бесстыдней, обнажённее. «Абендштерн» — просто островок упорядоченности: люди сверху, живодёрня снизу, а в середине — «шлюз» и кабинет-морозильник. Стоило убрать хозяина, и всё смешалось.

А теперь вся эта дрянь хлынет в Пасифик?

Ну уж нет!

Размашистым шагом он обходил зал за залом, комнату за комнатой в поисках непонятно чего. Пьяный голос окликнул: «Эй, тц-тц, техник!», он отмахнулся — позже. Ничего не видя перед собой, так и пёр бы напролом, но кто-то схватил его и обернул вокруг собственной оси.

— Какого чёрта ты здесь потерял? Я тебя везде ищу! Иди-ка сюда.

Франц Йегер, сосредоточенный и хмурый, внимательно оглядел его, всё так же придерживая на отлёте, как художник держит перед собой эскиз, угадывая в нём будущее полноцветное воплощение смелых фантазий. Выискивая неточности в замысле и штриховке. Быстрые пальцы — на сей раз в белых нитяных перчатках — пробежались по пуговицам, проверяя и восстанавливая прямую линию. Ущипнули тут и там, снимая невидимые нитки.

— Что ж ты за чучело! За мной. Пора.

Они углубились в тёмный лабиринт коридоров, в котором ранее исчез Фелькер. Электрические факелы сменились овальными плафонами полупрозрачного стекла, нехотя пропускающими голубоватый рассеянный свет. Температура понижалась. Скрытые за ребристыми панелями монотонно гудящие кондиционеры очищали воздух от посторонних примесей, делая его стерильным.

Мы идём в местный подвал. Местный «виварий» и секционный зал.

Кальт должен чувствовать себя как дома.

Поворот за поворотом. Франц двигался уверенно, как будто получая мысленный сигнал или восстанавливая в памяти загруженную давным-давно карту. Иногда он поворачивал голову, проверяя, не отстал ли попутчик, тогда Хаген видел свежую царапину, пятнающую гипсовую щёку.

— Всё перекрыто. «Абендштерн» кишит людьми Улле. Ну, мы ещё посмотрим.

Он ронял слова, напряженно размышляя о чём-то. Бегущая рядом тень загибалась угрожающим знаком вопроса. Хаген запыхался, но не смог удержаться от ответной реплики:

— Успокойся. Своё наследство ты получишь.

— Бол-ван!

Издав сдавленный звук и по-кошачьи зашипев, Франц схватил его за горло. Шандарахнул о стену, навалился всем телом, каменно тяжёлый и горячий, остервеневший от злобы:

— Пар-ршивый идиот! Слепая пешка!

Мелькнула белая молния, готовясь нанести удар, и Хаген зажмурился, но ожидание затянулось, а потом он почувствовал неимоверное облегчение, когда пышущий жаром неподъёмный гнёт убрался с груди. Опасливо приоткрыл глаза.

Франц приводил в порядок нагрудную плашку с ромбовидными значками освоенных программ.

— Пойдём, солдат, — сказал он устало. — Не то начнут без нас.

Он опасался зря — ждали именно их.

Лидер снисходительно замахал, когда они синхронно выбросили руки в большом партийном приветствии — ну, будет, будет! — жестом указал на два складных брезентовых стула, поставленных в некотором отдалении от беломундирной группы райхслейтеров и обермастеров, чинно рассевшихся в три ряда. В первом ряду в кресле с высокой спинкой бок о бок с лидером восседал Мартин Улле. Прямо за ним, одинаково закинув ногу за ногу, блестя круглыми стёклышками очков-хамелеонов, расположились сухие как вобла и стандартные как заводская деталь нейротераписты в униформе Хель.

А у самого входа, почти сливаясь со стеной, переминался бледный, остроносый человек с растрёпанной гривкой выгоревших соломенных волос.

Всё было готово к представлению. Служитель надорвал последние билеты, и в зале воцарилась густая театральная тишина, нарушаемая сдержанными вздохами и шуршанием программок.

— Пригласи его, Гюнтер! — попросил лидер.

Соломенный человек кивнул, прислушался и предостерегающе вскинул палец. В темноте коридора уже слышались отчетливые шаги, всё громче и громче.