Алексей Тохтариц - Стеймекс - Правда во Лжи [СИ]

— Ну тогда я приеду опосля всего узнать, что и как, — проговорил он, не отрываясь от моего лица, — главное не убейте его до этого момента как маг принесёт потаённый.

— Не беспокойтесь, у меня есть опыт!

Герцог не помедлил и тут же простучав подкованными сапогами по ступеням, пропал в темноте подъёма.

— Духи, как же я ждал этого момента и тут оказывается на тебе висит хвост всей зарийской губернии золотого пути. Ничего не бывает просто так, каждому воздаётся по заслуге! И кстати, запомни моё имя, — Гхолус, — и всё же разница есть, если у Рикарда благородный и мужественный голос, то у его брата скользящий как нож по стеклу с неприятной хрипотцой и пропитанные безумием глаза.

Слева из горящей и полыхающей печи он вынул раскалённый прут, а в правую руку ухватил щипцы.

— Как ты узнал?! — забрызгав слюнями прокричал он мне в лицо.

— Узнал что? — недоумевал я.

Щипцы впились в кожу на животе, крутанув их он резко рванул на себя. По всему телу стегнуло болью, я закричал от острейшей режущей боли.

— Прошу вас, пожалуйста, — сквозь всхлипы начал молить я.

— Червь, тебе с памятью и всю стойкость отбило? Я еще не насладился, а ты уже ноешь!

Прут опасно близко приблизился к груди и тут же запахло палённым, я заорал что есть мочи, стараясь вырваться, а над головой раздавался звон цепей. Гхолус прожёг по груди бороздку, что горела пламенем и отдёрнул руку.

Я еще подвывал от невыносимой боли. Страх сожрал разум изнутри.

— Прошу вас, выпустите меня, я скажу всё!

— Ты и так всё скажешь!

И снова щипцы пошли в действия вырывая лоскут кожи из живота, я метался в разные стороны пытаясь отвести тело от пыток, не дать этому случится. Но снова бился от боли и судорог сковывающих тело.

— Я спрашиваю еще раз!

Задыхаясь в слезах и стонах, я пытался что-то промямлить и был безумно рад, что всё прекратилось, что можно поговорить.

— Я не мог пробить его доспехи, это был единственный выход.

Лицо Гхолуса почернело.

— Ты взял не какой-нибудь крушитель черепов, а меч с тонким лезвием что точно подошло в прорезь забрала, ты не мог не знать!

И снова в грудь впился раскалённый доводящий до исступления прут. Я захлёбывался в крике, я не мог терпеть боль, жалость к самому себе и своей судьбе рвала меня на части.

— Говори правду, иначе вырву язык!

Правда…правда.

— Я просто это понял и всё!

— Ты насмехаешься? Насмехаешься надо мной?! — угрожающе закричал Гхолус.

Я замотал головой, но не успел ничего сказать, как щипцы схватив кожу чуть выше пупка вырвали целый кусок с мясом.

Меня вывернуло от шока и боли.

— Повторяю еще раз, мне нужна правда.

— Я…я из другого мира, — проблеял я.

— Что за чушь ты несёшь!

Гхолус схватил поддон из жаровни с багровыми углями и подложил мне под ноги. Не прошло и минуты как я ощутил жар. Глотка раздиралась от воплей, моих воплей. Неистовая боль заставляла биться в цепях.

Гхолус убрал поддон и уже не спрашивая чередовал одну пытку за другой. Я умолял, молил, но безответно. Я не хочу умирать, не хочу.

Когда я потерял счет времени, а место криков из горла доносились хрипы, Гхолус нашел своим безумным взглядом мой достаточно потускневший.

— Знаешь, что больше всего я люблю? Знаешь? — его глаза горели безумным сытым огнём.

— Когда содрогается тело от корчей и боли, мне больше всего нравится слушать звон цепей, — перешел он на шепот, — я специально ослабил их и вот сейчас я иду отдыхать, моя комната над пыточной. Я очень хочу, чтобы мне приснился этот звон, но, если вдруг я перестану его слышать, я вернусь.

Как только фигура скрылась, а наверху с ржавым скрипом открылась и заперлась дверь. Я дёрнул руками и ногами, потом еще раз и еще. А по лицу катились градины слёз.

Два раза Гхолус спускался и вызывал во мне приступ паники, а после нестерпимой боли и ужаса. Первый раз я отключился и меня привели в чувство, а второй руки и ноги устали настолько, что я не мог ими пошевелить. Но Глолуса это не волновало. После я сперва дёргал ногами, и когда они уставали переходил на руки. Всё тело ныло и стонало, а чудотворное исцеление никак не приходило. Боль вытесняла всё кроме страха, что сковал мысли. И дёрганье цепей не давало покоя. На своей судьбе я поставил крест, но жить так сильно хотелось, что надежда не покидала меня. А правды как выбраться отсюда попросту не было, мне не разорвать цепей.

Я потерял счёт времени и как по мне прошли сутки, когда дверь со скрежетом отворилась. Я благодаря судьбу перестал звенеть цепями и уставился на Гхолуса и того самого мага Икнатора.

— Дохловат что-то, — подметил маг.

— Сейчас станет бодрым, — вцепился в клещи Гхолус.

— Не сметь! — заверещал противным голосом маг. — Он должен быть как можно спокоен, а ты и так всё усложнил.

Икнатор выудил словно из воздуха тёмный куб по размеру что свободно поместился в ладони. Он поравнялся напротив и выставил куб на уровне моей груди.

— Он покажет его прошлое? — спросил Гхолус.

— К сожалению, нет, всего лишь настоящее время, но то откуда он родом, и главное тех людей с кем он связан.

Маг проводил различные пассы руками, напрягая жилы на лице, краснея и порой желтея лицом. Но с каждой попыткой всё было тщетно.

— Что-то очень умиротворён, не получается, — сдался маг после еще одной неудачной попытки.

Гхолус лукаво улыбнулся.

— Тогда посмотри учитель, чему я научился за это время! — прокричав он с яростью выбросил в мою сторону руки.

Мои ноги на уровне колен схватило что-то призрачной хваткой, как не стараясь разглядеть, ничего я не видел. Гхолус сжал ладони в кулаки, и я услышал, а после почувствовал хруст в коленях. Тупая боль от ног разлилась по телу. Я захрипел от шока, а минутой спустя чуть не отключился, когда осознал, что ног ниже колена не чувствую.

— Хорошо, хорошо. А ты будь в сознании, — взмах руки и подступающее забытьё улетучилось.

Я хрипя постанывал как после нескольких пассов мага внутри куба разгорелся свет.

— Получилось! — заверещал маг!

Гхолус только кивал и поддакивал учителю. А Икнатор убрал руки от куба, что остался висеть в воздухе. Но тут же схватил за углы и растянул в стороны, так что каждая сторона достигала почти метра.

Свет сменился зелёным газоном что густо покрывал проливной дождь, а после словно камера оператора, обзор отдалился, высветив две фигуры у могильной плиты. Судя по всему, раннее утро.

Не обращая внимания на боль, я всё внимание приковал к происходящему. На могильной плите красовалась моя фотография, год рождения и слова о памяти и вечной любви.

— Света, пойдём ты можешь простыть. Пошли дорогая, — голос дяди Вадика резанул слух. А Света, неужели это…

— Мой сыночек, почему ты, ведь ты такой молодой, ну почему? — мамины всхлипы я не перепутал бы ни с чем.