Кирилл Берендеев - Поход Мертвеца

– Но как ты должен был умереть тогда, ведь снеси ты армию, столица бы пала, а остальных ты добил бы молниями и ураганами.

– Не так. Во время всеобщей молитвы у храма царя богов меня поразила бы стрела одного из служек. Оскверненный храм разрушили бы, а на его месте возвели огромное святилище, откуда имя отца моего разнеслось бы набатом по всей земле.

Пифарь замолчал, наемник так же не произносил ни слова. Молча пригласил пророка следовать за собой, через полчаса они вышли на тракт. На этой стороне Одраты от края до края неба чернел величественный бор, в который на четыре дня пути врезалась дорога. Люди старались пройти эти места как можно скорее, единственным убежищем считалась харчевня, одиноко стоявшая посреди бора, а еще обитель Реметы, где тоже порой останавливались. Отчего-то с давних пор ночевка в бору считалась опасной. И хотя здесь давно извели всякую крупную тварь, люди по-прежнему спешили миновать эти места. Благо сам лес тут сужался всхолмьем, за которым начинался недолгий спуск до Кижича. Еще три дня пути, и столица приветливо распахивала врата.

– Я тоже не смог вот так пойти под стрелу, – наконец произнес наемник. – Пророки прошлого знали, чьи они дети с рождения, готовили себя, жили грядущим. А ты – вдруг взял и получил то, о чем не смел мечтать. Чему удивляться, что тебе понадобилось еще тридцать лет, чтоб снова пойти на Кижич. – Сын божий слушал внимательно, не проронив ни слова. Мертвец помолчал. – Как теперь тебе быть? За тридцать лет у тебя остались только те, кто живут в Суходоле, да, пожалуй, твоя дочь.

– Не уверен, но раз ты говоришь так… да, выходит около дюжины верующих. И я не представляю, что меня ждет. Наверное, поэтому так тороплюсь. Я верю отцу и жду встречи с ним. Я… я устал.

– Я тебя точно не брошу у стен. – Пифарь не ответил, молча взгромоздился в седло и замолчал. Путники неспешно двигались по тракту, пока совсем не стемнело. Следовало бы остановиться, пусть и посреди заснувшего бора, но Мертвец упрямо двигался вперед, по едва видной дороге, ища путь к отшельнику. Наконец, свернул лошадь. Задремавший Пифарь вцепился в плечо, вздрогнул, увидев чуть заметный огонек во мраке. Все же добрались, пробормотал он, снова засыпая.

Пифарь пришел в себя уже в ските. Маленькая избушка потерялась в бору. Тишина такая, даже птиц не слышно. Он встряхнулся, сел на лавке, покрутил головой.

Обстановка скудная, все необходимое для жизни одного человека, да еще немного на случай, когда заглянет кто. Комнатка с гравюрами на стенах, статуэтка бога-защитника при входе, да старый сундук, он же кровать. Посередине комнаты посреди дощатого пола – массивное кольцо, отворяющее спуск в ледник. За печкой кровати для странников, заглянувших в скромное обиталище. Он наклонился, увидев изголовье одной – похожи на домовины, столь высоки борта. Как-то непривычно.

– Надеюсь, сын божий удовлетворен местом постоя? – произнес негромко скитник. Он сидел по другую сторону массивного стола, недавно выскобленного. Чугун с пареной репой и бараниной да квас – их сегодняшний ужин. – Кушанья простые, так до вас здесь торговцы прошли, а они яствовать любят, – вздохнул Ремета.

Наемник усмехнулся. Пифарь заметил, что при всех различиях оба удивительно схожи. Один прищур, улыбка, выражение лица. Вот только сложением Ремета куда тоньше и заметно бледнее бронзовокожего Мертвеца, хотя вряд ли много слабее.

Мертвец загреб из чугуна еще репы.

– Ты вовремя проснулся, мы как раз доедаем. Присоединяйся. – Пифарь попробовал, почувствовав, что измотан, но совершенно не голоден. Извинившись, попросился отдохнуть.

– За что ж извиняться, для других гостей оставляешь, все благо, – тут же заметил Ремета. – О том и в твоих писаниях говорится.

Пифарь, собравшийся за печку, развернулся.

– Ты читал мои откровения?

– Откровениями это назвать трудно, нового ничего. И до тебя писали многие о благочестии и миролюбии, да делали ровно противное. Но ты, я вижу, другой.

– Он еще никого не убил, – уважительно произнес наемник. Скитник закивал головой.

– Это большая редкость. Взять хоть Црена-воителя. Того, что почти век назад именем царя богов Мраволев пожег. Храмовников в собор загнал, остальных в соборную библиотеку и запалил. Дескать, при новом боге-царе все равно одна только книга и надобна – его писание. Все пророки это говорят. Потому так за учеников их страшно. Верят ведь, что одна и надобна, и ничему не сомневаются. Несчастные люди. И жаль их, и страшно. Дай волю, сотворят такого кумира…

– Только не я и не мои! – резко бросил Пифарь.

– Да я ж и не спорю, напротив. Удивительный пророк ты, благолепный. Вот и от ужина в пользу брата своего отказался.

– Кого? – не понял Пифарь.

– Ты ж сам говорил, все люди братья. Ну хорошо, может, это сестра будет, но ведь и это не противоречит сказанному тобой. – Сын божий, поняв, что слов против ершистого схимника не сыщет, задернул занавесь и принялся укладываться.

– Воистину так, – ответил меж тем наемник. – Ну что, скитник, пропустим еще по кружке?

– Отчего нет, ночи здесь теплые, до ветру лишний раз пробежаться хорошо. Да и комары сошли.

Пифарь не выдержал:

– Вроде бы в лесу живешь, гостей принимаешь, всякому почтение оказываешь. Отчего зол-то на всех?

– Разве я зол? Я и беседу, и вас обоих поддерживаю всячески. Что вдвойне мне зачтется. А ради чего еще не грешить?

Пифарю долго не спалось, уж и наемник прикорнул на соседней кровати, и Ремета угомонился на сундуке, а все виделись какие-то рожи, слышались неприятные беседы, злые голоса… потом он понял: ветер гудит высоко в ветвях, стволами поскрипывая, все ближе и ближе, пророк вздрогнул и тут только понял, что все это время спал, а сейчас очнулся.

Хотя рассвет зачинался, в бору царила едва проглядываемая тьма. Мертвец собирался, позавтракав, скитника и вовсе не видно, только со двора слышались шаги да позванивание. На столе стыл знакомый чугун с репой, Пифарь присел, торопливо добирая остатки, закусил лепешкой и вышел. На крыльце едва не столкнулся с Реметой, тот нес несколько железных прутов.

– Попутчик твой сказал, уже отправляетесь, жаль. В этой глуши редко с кем словом перебросишься.

– Неудивительно, при таком-то языке. Как тебя при храме еще держат?

– Я расстрига уж четверть века. С той поры здесь и поселился.

– Но ведь Мертвец говорил… – Пифаря будто жаром из печи обдало. – Грех ведь изгнанному…

– Я сам ушел. Изверился, – скитник бросил железки на пол и повернулся. – Только плешь осталась, никак не зарастет. А монахом я себя и не величаю, так меня те зовут, кто надеется на кров и хлеб забесплатно. Остальные стараются мимо проскочить, до самой таверны. Я уж и табличку на сходе с тракта поставил, да, верно, опять сломали.