Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Однако Дарл вернулся и вел себя вдобавок так нагло, что все причастные к его освобождению устыдились. Мы с ним не сразу смогли полноценно поговорить. Первые несколько дней Дарл был занят только тем, чтобы на кусочки разбить образ, который здесь от него остался.

Минни говорила с затаенным злорадством, что прекрасно знала, каков Дарл с самого начала. Я уже не злился на нее, полностью уверенный в том, что она ничего не понимает.

В конце концов, когда Дарл несколько успокоился, я пришел к нему в палату. Дарл сидел на подоконнике и курил. Его соседа в комнате не было, и я догадывался, почему. Воспоминания о приюте в моей голове уже затерлись, однако жива была странная тревога, которую я испытывал, пытаясь заснуть в комнате, где был Дарл, когда мы еще не стали друзьями.

Дарл подвинулся, постучал рукой по месту рядом с собой. Некоторое время мы сидели рядом и курили. Наконец, я спросил его обо всем, и Дарл кое-что рассказал. Он, в общем-то, сам признался, пришел с повинной, так сказать, и едва не расплакался, рассказывая о том, что не может себя контролировать.

Дарлу нужно было попасть в дурдом, потому что у него были какие-то проблемы с серьезными людьми снаружи. Нужно было спрятаться, переждать, и он выбрал дурдом, справедливо полагая, что достать его отсюда будет сложно. Из этого рассказа я сделал вывод, что связался он не с варварами, Дарл не подтвердил этого, но и не опроверг в своей обычной манере.

Оказалось, он снимался в порнофильмах для очень богатых и очень извращенных людей. Теперь, сопоставив наши с тобой истории, Октавия, я почти уверен, что заказывать нечто подобное могли разве что принцепсы, идущие Путем Зверя. Они писали сценарий, присылали его Дарлу и его кинокомпании, и если кто-то в сценарии должен был умереть, он умирал. А если кто-то должен был быть покалечен, это тоже случалось по-настоящему.

Дарл так и не сказал, придумал он это или нет, но мне казалось, что идея в его стиле. Он говорил очень спокойно, а я спросил:

— И каким образом ты все еще не в отделении для буйных?

Он улыбнулся самой обаятельной улыбкой — в его аристократичном лице было нечто мальчишеское, контрастировавшее с его манерой поведения.

— А я никого не убивал.

Тогда я засмеялся. Весь наш разговор показался мне таким абсурдным, что оставалось только захохотать. Я почувствовал себя на сцене или под прицелом камеры, как часто бывало с Дарлом, и во мне самом появилось нечто броское, неестественное.

— Чего смеешься? — спросил Дарл серьезно. — Вообще-то люди погибли.

От неожиданности я замолчал, а Дарл продолжил легко и очаровательно:

— В общем, я решил здесь переждать. Отличное место: и кормят бесплатно, и койка есть. Курорт почти.

У него была эта вызывавшая жалость и восхищение приютская манера к казенным заведениям относиться с легкостью и цинизмом, как к инструментам, которые ему принадлежат.

— И что ты планируешь делать? — спросил я. Дарл потянулся, и я услышал, как внутри него хрустят кости. Это был один из немногих моментов, связанных с ним, казавшийся мне реальным, обычным, человеческим.

— Я планирую хорошенько отдохнуть.

Так, родные и близкие, Дарл вернулся в мою жизнь, и все в ней перевернул. Он говорил, что врачи нам лгут, на самом деле ни один из них не знает, как сделать нам легче, и рассчитывать можно только на себя.

Хотя я не верил ему, мои разговоры с Минни, словно бы сами собой, стали чуть менее откровенными. В моем случае этого было достаточно, чтобы не расстаться с иллюзией, без которой я не мог обойтись.

Дарл рассчитывал только на себя. Он действительно отдыхал здесь, словно попал в санаторий. Не нарушал расписание, не подвергался санкциям, вел себя предельно осторожно, но лепил такую чушь в беседах с госпожой Хенхенет, что та никак не желала поверить в то, что перед ней тот самый Дарл, приказ об освобождении которого она подписала лично.

Думаю, он влиял на меня, но я не замечал этого. В то время я считал себя всемогущим. По-настоящему. Иногда я предавался бесплотным фантазиям о том, как могу проникнуть в мысли любого здесь и слепить из них то, что хочу.

Но я только думал об этом, а Дарл все это, и еще чуть больше, умел. Я научился у него множеству разных вещей, в том числе и подталкивать людей к решениям, о которых они даже не подозревают. В основном, это знание пригодилось мне в Сенате. Я никогда не был готов по-настоящему применять его на людях вокруг, бездумно, словно бы на автомате.

Я боялся, что я не всемогущ. Дарл был всемогущим, но боялся совсем другого.

Пока я пытался разобраться с тем, как жить в мире, который шатает из стороны в сторону, Дарл пытался разобраться, кто он такой, и мир не волновал его, потому как он по-другому масштабировал проблему.

За те пять месяцев, что мы вместе провели в больнице, Дарл лишь один раз поговорил со мной откровенно, но, думаю, это было невероятно много.

Однажды, когда пришла очередная весна, похожая на корабль в бутылке — заключенная в стекло, крохотная, тонкая, мы сидели на подоконнике и просовывали руки сквозь решетки, чтобы ловить солнце.

— Представляешь себе, какой ты бледный, Бертхольд? — спросил он.

— Еще бы, — ответил я. — Исключительно бледный. Люблю быть исключительным, даже если это означает недостаток витамина D. Пожалуй, я на это готов.

Дарл засмеялся, пальцы его вцепились в решетку, и еще прежде, чем он это произнес, я сказал:

— Нужно бежать.

И мне самому показалось, что я марионетка, и он дергает за ниточки, чтобы открывался мой рот. Движение его, резкое, сильное, обхватившая решетку рука, словно подтолкнули меня к этим словам, хотя прежде я ни о чем таком не думал.

— Я запомню, — сказал Дарл. Мы помолчали, слушая, как за окном поют птицы. У них были по-весеннему тревожные трели. О, родные и близкие, такое бывает с вами, когда вы возвращаетесь домой и проверяете, все ли на месте, не пробрались ли к вам воры, ничего ли не сломалось. Такими были и птицы — в легкой тревоге и радости возвращения, они пели свои песни, покачиваясь на ветках, одевающихся в зеленый.

— Ты счастлив? — спросил вдруг я. Отчасти это была месть за то, что Дарл секунду назад провернул со мной. Он не ожидал этого вопроса, лицо его стало удивленным, затем пустым. Мне показалось, что мы играем в карты, и что я сделал неожиданный ход, а Дарлу впервые оказалось нечем крыть.

Он вдруг сказал:

— Я никогда об этом не думал.

— То есть как? Никогда не задумывался над тем, устраивает ли тебя твое положение в бесконечно вращающемся космосе?

Дарл усмехнулся, закурил новую сигарету, отогнал облачко дыма.

— Ну, а ты много над этим думаешь?

— Если честно, вся моя мыслительная деятельность сосредоточена на этом. Как сделать меня и других людей счастливее.