Дарья Беляева - Жадина [СИ]

— Настолько бедно и старомодно, что даже стильно, — говорит Юстиниан. — Выключите свет, неоновая реклама делает все еще безысходнее!

Над изголовьем кровати висит картина с покрытым туманом Городом, от которого видны только шпили дворцов. Наверное, художнику было лень рисовать все остальное. Очень экономно. Рисунок не слишком соответствует духу номера, но здесь все некоторым образом разлажено, будто собрано в разных комнатах, обставленных в более или менее общем стиле, но не взаимозаменяемых.

Номер словно пустует давным-давно. В гостиницах так всегда. Как только уезжает постоялец, его и след простыл. Ничего не остается, кроме безликой комнаты, готовой к следующему клиенту.

Юстиниан еще как-то говорил, что гостиничные номера — проститутки среди комнат. Тогда мне показалось, что он опять выпендривается, а сейчас я понимаю, что он имел в виду.

Ниса садится на кровать, и та отвечает ей приветливым, старческим скрипом.

— Ну, здорово теперь, — говорит Ниса, достает мобильный и с ожесточением набирает номер. Мне кажется, сейчас она вдавит кнопку вызова так сильно, что она сломается. Если люди с таким усердием хотят позвонить, им должны ответить. Но это только я так думаю. Абоненты, оба, по-прежнему не существуют.

Офелла стоит у двери, ей явно неловко, Юстиниан с интересом рассматривает номер, как будто ожидает, что на глаза ему попадется что-то важное.

Я подхожу к тумбочке, открываю ее, осматриваю пустоту внутри, закрываю. Заглядываю за старый, пучеглазый телевизор, вижу провода, но больше ничего интересного.

— Их там нет, Марциан, — говорит Ниса. Я говорю:

— Но если им спешно пришлось уехать, они могли оставить записку. Например. Или если что-то случилось, то здесь есть какой-нибудь знак. Я такие фильмы смотрел. Они называются детективы.

Ниса запускает руку под подушку, вынимает конфету в серо-зеленой обертке и начинает смеяться.

— Мятная! — говорит она.

Юстиниан пихает тумбочку ногой, перемещая ее под люстру, вскакивает на нее и заглядывает в плафоны.

— Я вижу дохлого мотылька, — говорит Юстиниан. — Я бы что-нибудь передал именно таким образом.

Офелла подходит к подоконнику, проверяет за батареей, щупает оконную раму.

— Уклоняешься в шпионские фильмы, — говорит Ниса. — Нужен просто детектив.

Я заглядываю под кровать. Сначала вижу смешные ботинки Нисы с золотистыми молниями и шипами на носках, потом касаюсь ее щиколотки, и она убирает ноги. Под кроватью не просто пыль, а ее царство. С гор пыли от моего дыхания спускаются пылевые оползни, оседающие в пылевых карьерах. Я не сразу замечаю под кроватью кое-что еще. Плоский квадратик, относительно чистый, а значит оставленный здесь недавно. Потерянный здесь. Я притягиваю его к себе, подцепляя кончиками пальцев. Это может быть записка. Вернее, могла бы быть, но теперь, когда я прикасаюсь к ней, я понимаю, что это фотография.

Я вылезаю из-под кровати, говорю:

— Нашел кое-что.

Прежде, чем посмотреть на фотографию, я смотрю на потолок, где сонные, готовящиеся к зиме мухи совершают неторопливые прогулки, больше не издавая жужжания.

Я переворачиваю фотографию. Она совсем маленькая, легко помещается у меня в ладони. И она очень старая. С бликами и белыми краями, как будто в рамке, сделанная на фотоаппарате, который еще сам выплевывает изображение через пару минут.

Я на самом деле не помню, как он называется. Я много чего путаю. Но я бы никогда и ни с кем не спутал свою маму. На фотографии она еще совсем юная девушка. Она и сейчас молодая, но когда делалась эта фотография, наверное, ей и двадцати не было.

Мама стоит рядом с девушкой, в которой я не сразу узнаю Санктину. В них есть нечто общее, но я бы скорее подумал, что они подруги, чем родственники.

На обеих красивые шляпки с лебедиными перьями, расшитые кружевами, позади видно какое-то широкое водяное пространство, может море, может озеро, но, наверное, время не располагало к купанию, потому что на обеих теплые накидки, абсолютно одинаковые, только брошки, скрепляющие их под воротниками, разные. У мамы фиолетовая, с красивым бликом внутри, как будто в ней теплится розовый огонь, а у Санктины красная, очень яркая.

Они стоят, тесно прижавшись друг к другу, так что у мамы немного съехала шляпка. Они улыбаются, широко и зубасто, и я вижу кривой мамин зуб, который вырос не слишком правильно, в отличии от своих сородичей, и вижу идеальную, ровную улыбку Санктины.

Они обе счастливы, даже время, чуть смазавшее все цвета, не смогло погасить румянец на их щеках.

Я переворачиваю фотографию. Чьим-то убористым, не похожим на мамин, почерком выведены слова «воображала» и «жадина».

— Это же Октавия, — говорит Офелла. — Разве нет?

Она не слишком уверена, наверное, потому что мама здесь совсем молодая.

— И моя мама, — говорит Ниса. По голосу ее ничего не понять, но когда я смотрю на Нису, то вижу, что удивлена она не меньше меня.

Грациниан сказал, что здесь мама Нисы звалась бы Санктиной, но я был уверен, что это не ее настоящее имя. Так звали мою тетю. Но я никогда не видел ее фотографий, мама уничтожила все, что хранились в нашем доме, и запретила изображения предыдущей императрицы в любом виде. Так мама скорбит, разрушая.

— Ваши матери дружили? — спрашивает Офелла.

— Санктиной звали мою тетю, — говорю я. — Старшую мамину сестру.

Потом смотрю на фотографию, добавляю:

— Но да, думаю они дружили. Выглядят такими счастливыми.

Ниса принимается расхаживать по комнате. По ней не слишком заметно, что она расстроена, только двигается резче.

— Так значит, они меня бросили, — говорит Ниса. — Нашли самое суперское время! Нашли самый суперский способ!

— Я уверен, что это не так, — говорю я. — Просто что-то случилось, и они были вынуждены…

Ниса разворачивается ко мне, лицо ее ничего не выражает и голос остается прежним, и остановившись, она кажется спокойной, как ползающие по потолку осенние мухи.

Она говорит:

— Нет, Марциан.

Мне кажется, что настроение у нее даже чуть приподнятое, как у девочки, которая узнала, что мама и папа уехали на выходные, и можно пригласить друзей. А потом она говорит:

— У меня нет любящего папы-героя и заботливой, нежной мамы, готовых ради меня на все. У меня нет семьи, которая хочет защитить меня ото всех невзгод. Даже просто заботливой семьи нет. Моя мама — злобная тварь, и ей плевать на меня. Мой папа сделает все ради мамы, даже если это означает бросить меня здесь одну по самой ничтожной причине.

— Мне показалось, что они любят тебя, когда ты была мертва.

Юстиниан присвистывает. Офелла, кажется, очень хочет слиться с окружающим пространством, погрузиться в туман с картины и исчезнуть в нем навсегда. Я понимаю, что разговор выходит очень неловкий, что Нисе плохо и больно, но ее голос совершенно ничем не выдает ее смятения. С папой так бывает, но папа смотрит на себя отстраненно, словно бы со стороны, он от себя отчужден, а вот Ниса, кажется, испытывает напряжение. На секунду я думаю, что у нее сейчас кровь носом пойдет от того, как яростно она делает вид, что не происходит ничего, говорю: