Дарья Беляева - Жадина [СИ]

— Не переживай, — говорит Ниса. — Ты увидишь мою мать и поймешь, что Кассию не чужды семейные ценности.

Я понимаю, что никогда не спрашивал Нису о Санктине. Я видел Грациниана и знаю, как он любит Нису, но ее мама не звонила ей, не приходила к ней и не передавала Нисе ничего через Грациниана. Отчего-то это никогда не казалось мне грустным. Может, потому что Нисе от этого не больно. Словно так правильно.

Офелла вызывает машину, а Ниса говорит водителю, куда ехать. Я оплачиваю поездку, а Юстиниан развлекает водителя разговором. Там мы распределили.

Пока Юстиниан рассказывает о коммуникационном аспекте современных театральных практик и искусстве нашего народа (эти две темы у него, как две речки, впадают в океан бессмысленных рассуждений), я смотрю в окно. Мы проезжаем здание Сената, где выступают сейчас папа и мама. Я вижу репортеров, столпившихся вокруг здания. Тут и там я вижу вспышки, означающие, что кто-то только что сделал, из нетерпения, пустой кадр, за который ему не заплатят. И звуки от вспышек я представляю такие, как будто голодные фотоаппараты клацают зубами.

Машина у нас центробежная, потому что мы удаляемся от Палантина все дальше. Офелла хмурится, возвращение в столь привычный мир дается ей нелегко. Это как лечь в ванную, ощутить тепло и с ужасом ждать момента, когда придется вылезти из воды в холод, из которого ты сюда попал.

Я хочу ее обнять, но она треснет меня по рукам. Поэтому я говорю вот что:

— Скоро поедешь в Равенну.

Офелла оборачивается ко мне. У нее ровные стрелочки, как два крохотных стрижиных крыла. А на ресницах, хотя они черные-черные, ни одного комочка. И синяки загадочным образом исчезли. Только сосуды в белках сплетаются красно и ярко.

— Может быть, останусь в Городе и буду учиться здесь. Маме и папе нужна помощь.

— А нам нужны друзья, — говорит Юстиниан, но отвлекается только на секунду, возвращается к беседе, очаровавшей таксиста.

— Могу записать вам пару броских цитат, — говорит он. — Сможете поболтать с пассажирами о трудностях интерпретации пластического театра.

Офелла легко улыбается, и я вдыхаю клубничный запах ее шампуня и карамельный — перламутрового блеска для губ. Ниса насвистывает что-то, глядя, как дома проплывают мимо.

— Я бы тоже здесь осталась, — говорит она. — Магазины у вас классные.

Когда водитель останавливается, я думаю, что у него просто закончился бензин. Грациниан и Санктина производили впечатление обеспеченных, по крайней мере золотом, людей. Водитель привозит нас в место унылое, узкое, где грязные кирпичные дома исполосованы пожарными лестницами с отпадающими перилами и недостающими ступеньками.

Он останавливается напротив неоново-розовой вывески, на которой горит только слово «Мотель», а название тонет в темноте.

Фонарей вокруг много, но горят не все. Асфальт влажный из-за подтекающей трубы в доме по соседству. А сами дома такие высокие, что кажется достают до слепого ночного неба. Рядом горит еще одна неоновая вывеска, указывающая на круглосуточный магазин. В ряд у обочины выставлены жестяные банки из-под газировки, и эта линия уходит далеко на подъем, к концу улицы, и мало где нарушается. Я вижу среди горящих и темных окон одно неопределившееся. Кто-то включает и выключает свет, это явно не неполадка с электричеством, чередование имеет ритм. Словно чье-то послание на языке, который мне непонятен. Кто-то включает и выключает свет, отправляя вовне очень важную информацию.

Мы приехали в варварский квартал. Нас в Городе живет немного, потому что нам здесь небо не нравится. У воров и ведьм есть свои районы, а у нас только квартал.

— Они живут с нашим народом? — спрашиваю я. — Я думал, у них будет какое-нибудь богатое место. Твоя мама же советница царя. Почему они выбрали ужасный мотель?

Отсвет вывески делает белки глаз Нисы розовыми. Она говорит:

— Сумасшедшим никто не поверит.

— Они…

— Нет, Марциан. Они говорили, что не станут убивать людей здесь. Но им нужно, чтобы никто не верил их еде.

— Прозвучало ужасно, — говорит Офелла. Мы заходим в мотель, и мне становится еще холоднее, чем на улице, потому что работает кондиционер. Стойки управляющего, как в отелях, где я бывал, здесь нет. Женщина среднего возраста с большими глазами, подведенными ярко-красным, жует бутерброд сидя за столиком и положив ноги на другой стул. Она смотрит по телевизору обращение мамы и папы.

Мама стоит прямо, точно такая, как когда выступала с известием о папиной болезни. Только теперь она улыбается, и мои родители вместе.

Женщина то ли слышит их, то ли нет. Взгляд у нее совершенно отсутствующий, и жует она очень медленно. На столике перед ней разложены карандаши всех оттенков синего, а позади висит железная, начищенная ключница.

— Здравствуйте, — говорю я, но женщина не реагирует. Ниса тянет меня за руку, и мы идем дальше. Только у лестницы Офелла останавливается, подходит к столику.

— Серьезно, мы можем просто так войти? Вы ничего нам не скажете? Вы понимаете, что подвергаете опасности ваших постояльцев и их вещи.

— Ты еще очаровательно ткни ее пальчиком в грудь, — говорит Юстиниан.

Офелла складывает руки на груди, смотрит на женщину, но та смотрит на экран.

— Офелла! — шепчет Ниса. — Быстрее!

Лестница ожидаемо узкая, у окна на каждом пролете по банке из-под растворимого кофе, наполненной сигаретными бычками. Мы поднимаемся на пятый этаж, и к концу путешествия у меня появляется ощущение, что я выкурил пачку сигарет.

В коридоре расстелен старый красный ковер, а на белых стенах черные отметки пепла похожи на пятна далматинцев. Наверное, по их расположению можно выяснить средний рост постояльцев. Это интересно, но у нас нет времени.

И хотя в коридоре пусто, люди на этаже есть, это просто ощущается. Пустые пространства имеют особенную атмосферу.

— Думаешь, они дома? — спрашивает Офелла.

— Обычно они выходят поесть около восьми. Так что наверняка.

— Как цинично звучит, — говорит Юстиниан. — Просто прелесть.

Ниса подходит к номеру пятьсот семнадцать, говорит:

— Папа! Мама! Это я! Мне нужна ваша помощь.

Мы ждем, я даже не шевелюсь. Мне так хочется, чтобы Грациниан раскрыл дверь, назвал Нису Пшеничкой и решил все ее проблемы. Но этого не происходит. Ниса стучит, но ей снова не отвечают. Даже когда она пинает дверь, никто, кроме Офеллы, не проявляет недовольства. От отчаяния Ниса дергает ручку, и дверь легко поддается. Толкнув ее, Ниса входит в номер.

Я заглядываю внутрь и вижу пустую комнату, готовую к вселению следующих постояльцев.

Мы с Нисой вступаем в прохладное и темное пространство номера, Ниса включает свет, и две люминесцентные, безжалостно-белые палки загораются наверху. Номер небольшой, и основную его часть занимает кровать с панелью управления массажными режимами над изголовьем. Как в кино, нужно бросить в щель монетку, а потом нажимать кнопки. Шторки с яркими ананасами, темно-синие стены и стеклянная в блестках пепельница на поцарапанном столе придают всему номеру вид пятидесятилетней давности, когда все яркое считалось и роскошным. На тумбочке стоит телефон, на подоконнике — дешевая, шумная кофеварка, которую можно с тем же успехом использовать как будильник.