Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Мы знали, что эти шкатулки особенные, там хранится что-то, что принадлежит каждой из нас в отдельности, что делает нас двумя разными девочками, а не одной, но разделенной. Ты, любимый, никогда этого не поймешь, это опыт, находящийся за пределами твоей досягаемости, но, может быть, ты попробуешь представить, как это, когда ты ощущаешь себя половиной, а не целым, как будто часть твоей души существует совершенно отдельно, и ты не в силах как-нибудь присоединить ее к себе. Представь, мой дорогой, как кто-то разрубил тебя напополам, и ты больше не можешь себя собрать, но продолжаешь существовать по отдельности, и о вас говорят «вы оба».

Это ощущение было особенно страшным в детстве. И оно утихало, когда я открывала свою шкатулку. Я смотрела на свои колечки, серебряные и золотые. Мне нравились морские цвета, нравились халцедоны, аквамарины, танзаниты, и родители украшали меня кольцами и сережками с этими камнями. Сестра любила розовый кварц и турмалин. А обе мы невозможно любили опалы, и часами могли любоваться на их переливы.

У меня было много сокровищ. Некоторые из них были сокровищами в совершенно взрослом смысле — ювелирные украшения и камни. Другие же казались таковыми только мне, но насколько же я любила их. Лучшие из моих ракушек, книжные закладки с зайчиками, камушек с дыркой посередине, в которую я дунула, загадав желание, а потом сама его забыла, смятые записки от школьных подружек, фантики от конфет такие красивые и блестящие, что жалко было их выбросить.

Но самое главное, там был мой альбом. Суть меня, эссенция. Я записывала туда свои мысли, рассказывала альбому о прочитанных книгах, вклеивала туда рисунки, которые мне нравились и сама рисовала там.

В дождливые дни я даже не скучала по морю, потому что я могла провести день наедине с моим альбомом, а главное с самой собой. Альбом был вещественным отражением моей отдельной, уникальной и индивидуальной души, и за это я была ему невероятно благодарна.

Что это за чувство я поняла много позже. Моя забота о нем, ежевечерние ритуалы, когда я доставала его и гладила страницы, все это было преисполнено желания отблагодарить альбом за все, что он сделал для меня.

В шкатулке сестры были мертвые цветы и мертвые насекомые, ее собственные, не похожие на мои, украшения, ее бальзам для губ, пахнущий ванилью, малиной и персиком, фотографии красивых мужчин и женщин, которые она часто просила у мамы.

Так я понимала, что мы с сестрой очень разные. Содержимое шкатулок было как наши внутренности — самое личное, какая-то квинтэссенция жизни, только не спрятанная глубоко внутри, а хранимая снаружи.

Я лежала на полу, источавшем почти незаметный запах лака и сильный — древесины. Дождь бил по стеклу, убаюкивая меня. У нас из окна было видно море, и я любила смотреть на него в дождь. Оно бушевало, но капли на стекле скрадывали его дикость, и оно становилось расплывчатым, пастельным. Я видела, как волны бьют камни, но их удары казались мне почти нежными из-за пелены дождя.

А если открыть окно или выйти на балкон, то можно услышать запах влажных цветов и бушующую воду.

Я никогда не открывала окно, но мне нравилось быть поблизости, и я часто представляла, как распахну его, впуская в комнату ветер и сырость, которые так не любила Антония.

Отголоски бога-зверя в моей душе становились все более жуткими с возрастом, но тогда я считала, что распахнуть окно в дождь, это вершина злодейства.

Сестра пинцетом укладывала стрекозу в маленькую стеклянную коробочку, язык она высунула, а глаза прищурила, и выглядела в этот момент комично. Пинцет зажал ярко-синюю, с фиолетовым отливом стрекозу, которую сестра ловила очень долго.

Я отодвинула свою шкатулку, красивую, любимую, с фарфоровой бляшкой на крышке, на которой были изображены цветы и ягоды. На красном дереве было серебром написано мое имя — Октавия. Вот почему шкатулка была моей абсолютно.

Я листала свой альбом, любуясь на то, как изменяется мой почерк, остановилась на последней странице, где еще ничего не было написано. Я вклеила туда красивые марки с ласточками, которые Антония после долгих уговоров купила мне на почте.

Чего-то не хватало. Марки были рассеяны по обеим страницам, но здесь нужно было что-то еще. Иногда я удовлетворялась одной единственной картинкой, а иногда исписывала страницу целиком и полностью. Здесь нужно было что-то среднее. Я задумалась. Может быть, сбрызнуть бумагу мамиными духами? Ласточки запахнут свежестью, и это, наконец, сделает их полноценными. Я протянула руку и взяла стакан с клубничной водой. Она почти не имела вкуса, но цвет у нее был нежно-розовый, а клубничный запах казался очень приятным. В стакане плавал листик мяты, который я всегда вылавливала, когда воды оставалось совсем чуть-чуть, и ела. На подоконнике стояли тарелки с молочным пудингом. Он был белый, дрожал от любого движения, был не слишком сладким и имел насыщенный сливочный вкус. На нем дрожали три зернышка граната, и я его любила. Но я дала себе зарок — не притрагиваться к пудингу, пока я не закончу страницу.

Мне нравилось ограничивать себя, как это делает наш бог.

— Ты хочешь пудинг? — спросила я у сестры. Она ответила:

— Я хочу насадить ее на иглу, поэтому я не могу думать о пудинге.

Я сказала:

— Хорошо. Я тоже могу не думать о пудинге.

Но пудинг не шел у меня из головы. Чтобы приблизить нашу встречу, я решила, что на странице между марками не хватает узора в горошек. Наверное, синего, потому что чайки летают по синему небу.

И я начала рисовать одинаковые кружочки, один за другим, и мои действия казались мне неотделимыми от шума дождя. И вот, посреди этого обычного дня, приятного и полного спокойствия, меня поразила мысль: я хочу сына. Я впервые задумалась об этом и, как и многих маленьких девочек, эта мысль поразила меня.

Я думала: хочу, чтобы у меня был сын, маленький мальчик, светленький, как моя сестра, и очень красивый. Чтобы он был добрым, и чтобы тоже меня любил. Чтобы я могла играть с ним и петь ему колыбельные.

Чтобы я могла заботиться о новом существе, которое придет в этот мир с моей кровью в жилах. Чтобы я могла рассказать ему, как красиво море, и как замечательно небо, как вкусен молочный пудинг, и как чудесен воздух ночью. У меня тут же появилось столько всего, что я могла бы ему показать. Мир был чудесен, и я почувствовала жгучее желание привести в него нового человека.

Я не мечтала о замужестве или любви, но мой маленький сын представился мне очень точно. Ты будешь смеяться, а я, наверное, выдумала себе это, но мой мальчик из фантазий и вправду был похож на сына, который у меня родился.

Я представила, как держу его на руках, и как он нуждается во мне, а я могу дарить ему все на свете игрушки и петь колыбельные, чтобы ночь его не пугала.