Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Дело было совсем в другом. Между рождением сестры и моим рождением разница была ровно десять минут. И эта разница разделила нас навсегда.

У сестры теперь была совсем другая судьба, и мы перестали быть единым целым.

И это причинило мне намного больше боли, чем весть о гибели моего брата.

А мама достала из кармана платья металлическую коробочку, похожую на маленький портсигар, вытряхнула оттуда две оставшиеся таблетки и запила их чистой водой из стакана, стоявшего на подносе.

Следом в руке ее оказался веер, и она бессильно откинулась в кресле, будто ей стало дурно.

— Иди, Октавия, — сказала она. И впервые мама не добавила имя сестры. Она хотела поговорить с ней наедине.

Я вежливо попрощалась и ушла, боясь за все, что теперь будет. Я стыдилась своих чувств и своего безразличия к брату, пыталась подумать о том, как плохо умереть молодым.

Но из головы у меня не шла сестра и мои бесконечные страхи за нее и за нас.

Я сидела у ее туалетного столика в ее комнате и втирала в свою кожу ее крем. У крема был пудровый, едва уловимый аромат, напоминавший мне о ней. Я поднесла запястье к носу, вдохнула ее запах, оставшийся мне.

На столике стояли ее духи, ее косметика, и я использовала их, чтобы напомнить себе о сестре.

В конце концов, ни в каком другом виде ее больше со мной не было. Я снова расплакалась и со стыдом отвела взгляд от зеркала. Ты совсем расклеилась, Воображала, подумала я, и мысль эта зазвучала ее голосом, заставив меня плакать еще горше.

Я не была уверена, что когда-нибудь станет легче. Но, подумав хорошо, я решила, что покончить с собой — не выход. Сестры больше нет, и теперь я даже не старшая дочь императора, я — императрица.

И если я не хочу обрушить гнев нашего своенравного бога на мой народ, мне нужно оставаться живой. Конечно, часть меня считала, что таким образом я оправдываю собственную слабость и нежелание последовать за сестрой. Как и всегда, оба этих фактора и составили решение: я боялась, и я хотела быть ответственной. Конечно, если бы я умерла, мои скорбь и позор завершились бы мгновенно, но вместе с жизнью всей Империи. Я этого не хотела, и Аэций понимал, что я этого не хочу.

Я сидела во дворце, будто пленница. Прошлой роскоши и комфорта больше не было. Жизнь здесь изменилась, но, по крайней мере, я была дома.

Облачко пудрового аромата вилось вокруг меня, и я закрыла глаза, представляя, что сестра здесь, со мной, обнимает меня своими теплыми руками с острыми ногтями.

Наш народ всегда очень ценил близнецов и двойняшек. Как у нашего бога два лика, так и нас было двое. И если сестра шла Путем Зверя, то я — Путем Человека, и все, чего не было у меня — было у нее.

Теперь я осталась одна.

Цикл не сменялся третью неделю, но я была уверена, что мое тело не хочет работать правильно от всего пережитого, все прочие мысли я сразу же давила и загоняла как можно глубже.

Аэций, слава моему богу, во дворце почти не бывал. Он вел себя так, будто без его личного надзора и помощи ни одна система функционировать не будет. Я не знала, пытается он завоевать популярность среди народа или просто слишком неотесан и глуп, чтобы понимать, что вокзал отстроят заново и без него, а ему стоило бы заняться более важными вещами.

Я услышала стук и крикнула:

— Войдите.

— Моя императрица, — сказала Сильвия, девушка из народа воровства, приставленная ко мне в качестве камердинерши. — Ужин подан.

Она не знала формул, которым следовали испокон веков наши слуги, но мне Сильвия все равно нравилась. Конечно, это не было ее настоящим именем, но она назвалась так. Она была вежливая, скромная и совсем юная. Ее привел Аэций. Ее родителей убили солдаты, и ей и ее младшей сестре нечего было есть и некуда пойти. Аэций взял Сильвию работать во дворец, а ее сестра Ретика поселилась вместе с ней. Мне было странно видеть, с какой заботливой мягкостью Аэций общается с ними, и я со смесью зависти и боли вспоминала, как бесцеремонно и жестоко он обратился со мной.

С тех пор мы с ним ни разу не говорили, и я надеялась, хотя и тщетно, что необходимости в разговорах никогда не возникнет.

Мне самой было жаль этих девочек, но из какого-то чувства противоречия я насмехалась над Аэцием, полагающим, что помощь этим несчастным хоть что-то изменит.

Я переоделась к ужину, планируя провести его в одиночестве. Я всегда просила накрывать стол и для сестры, так мне становилось чуть легче, чуть спокойнее. Иногда эта капля значила разницу между жизнью и смерть.

И я почти привыкла есть там, где умер Домициан.

Еще не войдя в столовую, я поняла — что-то не так. Я услышала звон столовых приборов, остановилась только на секунду. Нужно было войти. Недостойно трусливо уйти, отказавшись от ужина.

Он сидел за столом, на нем был строгий костюм, аккуратный, но совершенно не представительный. Он держал вилку не в той руке и неправильно.

— Добрый вечер, — сказал он. У него был рычащий варварский акцент. Как можно было так исковеркать латынь? Они действительно животные. Страх и боль, связанные с ним, заставили меня возненавидеть весь его народ. Прежде я относилась к ним с предубеждением, но теперь все они казались мне не лучше стаи дворовых собак.

— Добрый вечер, — сказала я. — И приятного аппетита.

Я села за стол, и секунду мы смотрели друг на друга, затем он снова принялся резать мясо. Он делал это с каким-то хищным голодом, а лицо его казалось усталым, вот только взгляд, нездешний взгляд, блуждал по столовой, словно он задался целью все здесь запомнить и воспроизвести.

Я налила себе воды из графина, аппетит пропал.

— Как твое самочувствие? — спросил он. — Сильвия говорит, ты почти не выходишь из комнаты.

— Спасибо, все хорошо, — ответила я. Хотя, конечно, мне хотелось указать ему на его место. Он, грязное животное, не имеет права напоминать мне обо всем, что произошло, за столом.

С трудом я заставила себя взять по крайней мере патинум. Мудрость из моего детства: если нет аппетита, стоит попробовать хотя бы десерт. Взбитые с медом яйца представляли собой совсем легкую, сладкую пенку, которую можно было есть без особенного труда.

Аппетит у него был варварский. Он отставил опустошенную тарелку и налил себе вина. Я чувствовала, что он смотрит на меня, поэтому спросила:

— Что-то не так?

— Мне нужно, чтобы ты выступила перед народом.

— Нет. Я не собираюсь помогать тебе. Я здесь только для того, чтобы Империя стояла. Все остальное сделай сам.

— Если ты хочешь, чтобы она стояла — обратись к народу. Кроме божественной кары, есть и другие проблемы. Твой народ волнуется. Я не могу их успокоить.

— Разумеется, ведь ты убивал их.

В его глазах не было никакого удовольствия от сделанного. Он казался спокойным, незлобивым и странноватым человеком. Я не могла представить его воином, хотя он пришел ко мне победителем.