Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Я едва не заплакала, но считала себя слишком большой девочкой, чтобы проявлять такие слабости. Когти и зубы все вспыхивали у меня перед глазами. В девять лет я считала, что страшный, это вот такой. Много лет спустя я поняла, что наш бог, как и все другие боги, может принимать абсолютно любую форму, потому как не стеснен материей и является намного больше, чем наш мир. А тогда я, конечно, представляла чудовище из-под кровати.

Только от чудовищ всегда мог защитить мой бог. А от моего бога ни единое существо во всей Вселенной, даже Антония, защитить не могло.

— Мне не хочется быть зверушкой в зоосаду, — сказала сестра. — Я хочу узнать, откуда они пришли и чего хотят. Как относятся друг к другу. Как существуют.

Такие уверенные и опасные слова могла произнести только девятилетняя девочка. Больше никогда сестра не говорила таких жутких слов. Но я этого разговора так и не забыла. Не забыла и она. Я была уверена, что ее сознательный интерес к старым богам произошел из этого разговора в дождливый день.

И я волновалась за нее, потому как думала, что все, что случилось в тот день было вызвано нашей дерзостью. И хотя у меня никогда не было доказательств того, что нас наказал наш бог, я не могла отделаться от этой мысли.

Никто не мог быть так своенравен, как он. И никто не мог быть так милосерден. Ответов у меня не было, было лишь смутное чувство виновности.

Скажи мне, мой дорогой, почему он не казнил на месте тебя, богохульника, осквернившего его алтарь? Почему ты живешь и здравствуешь, и страна твоя процветает?

И у тебя нет ответа. Он карает и дарует свое милосердие как пожелает.

Я только сказала:

— Как жутко, не говори так.

Сестра хотела добавить что-то еще, но в этот момент в комнату зашла Антония. Она увидела стоящие на полу тарелки, и ее недовольный взгляд скользнул по нам, только она ничего не сказала.

Вот тогда мы и поняли — что-то не так. Антония сказала:

— Вас просят в гостиную.

— Спасибо, госпожа Антония, — ответили мы. Она выглядела серьезнее обычного, а глаза у нее были такие, что я забыла, как мечтаю попрощаться с ней через пару лет, когда мы станем достаточно взрослыми, чтобы обходиться без ее надзора. В ее вечно холодном взгляде было что-то настоящее и грустное. И я подумала, наверное, у нее что-нибудь случилось.

— Давайте быстрее, девочки, — сказала она каким-то особым голосом, показавшимся мне очень человечным. А когда мы выходили, она легонько погладила нас по головам. Я еще не понимала, что это значит, но сердце мое уже забилось быстро-быстро, в такт стуку дождя.

В гостиной пахло, кофе, миндалем и сахаром. Папа был в Городе, так что мама скучала одна, целыми днями пила кофе и читала, а по вечерам ездила смотреть театральные представления в Делминионе.

Обычно, когда мы заходили, она приветствовала нас и задавала парочку неинтересных ей вопросов, но сегодня мама сидела очень тихо. Она держала небесно-синее блюдце и мерно, как машина, поднимала и опускала чашечку, едва поднося ее к губам.

— Санктина, — сказала она через некоторое время. — Октавия. Садитесь, пожалуйста.

— Да, мама, — ответили мы. Для взрослых у нас был один на двоих голос. Я не уверена, что они различали бы нас, если бы мы выглядели одинаково.

Был и еще какой-то запах, непривычный и горький, но я не могла определить его источник. Мы сели на диван, и мама, сделав крохотный глоток кофе, снова посмотрела на нас. Это был совсем другой взгляд, чем обычно. Оценивающий. Она смотрела на нас и видела не просто украшения для дворца. Она была бледной, но глаза у нее были сухие.

Моя мама никогда не пила. Наш бог порицал пьянство, хотя моя сестра, когда выросла, часто ему придавалась. Маме больше подходило чревоугодие, и она легко отказывалась от спиртного в угоду конфетам и сиропам. Что, впрочем, наш бог тоже не одобрял. Но Путь Человека долог и труден, нужно держать себя в строгости и лишениях, если хочешь добиться его благосклонности. Говорили, он наказывает невоздержанных после смерти, но это мало кого останавливало. Непознанное — место, куда мы попадаем после смерти, всегда было для нас загадкой, никто не знал, что происходит там, и будем ли мы действительно наказаны или вознаграждены.

— Мне нужно серьезно с вами поговорить, дорогие, — сказала она. Голос у нее, в отличии от голоса Антонии, не получался ласковым. Она была чем-то очень взволнована. Мама взяла с серебряного подноса флакон с узкой крышечкой, открыла его, и я почувствовала, как усилился запах миндаля и сахара. Она добавила в кофе еще миндального ликера и сказала:

— Тит погиб.

Первой моей реакцией была вспышка радости. Я не понимала, откуда эта радость — я никогда не хотела занять престол, да и не я теперь была претендентом. Я хорошо относилась к Титу, и он меня не обижал. Я просто испытала беспричинную, злую радость.

Конечно, мы уже знали, что такое смерть. Но я не могла понять ее непоправимости. Мне казалось, что Тит однажды вернется, у меня не было понимания, что он ушел навсегда.

Уже в ту секунду я знала, что Тита не будет этим летом, но у меня в голове не укладывалось, что Тита не будет никогда.

Мама смотрела на нас, ожидая какой-то реакции, и я спросила, едва ворочая языком:

— Как это случилось, мама?

— Он утонул. Несчастный случай.

Я знала, что Тит отдыхал на Комо вместе с друзьями, но я не могла представить, что в этом солнечном краю с ним могло случиться что-нибудь плохое. Вдруг я вспомнила, может быть из-за разговоров, которые мы вели с сестрой, то, что почти два года назад говорил Тит.

Я испуганно посмотрела на сестру. Если за слова Тита он заслужил смерти, то с моей сестрой все случится еще быстрее. Я почувствовала, как глаза у меня становятся влажными. Мама наверняка подумала, что я грущу о брате.

Но я боялась за сестру. А истинное значение слова «смерть» ускользало от меня. Оно было страшнее и в то же время проще, чем когда-либо после. Я знала, что с Титом произошло что-то ужасное, но была не в силах понять, что ничего изменить нельзя, и что больше Тита с нами не будет.

Мама поставила чашку и блюдце на стол.

— Мне так жаль говорить вам это, мои дорогие.

— И нам жаль, мама, — сказала сестра. — Мы можем что-нибудь для тебя сделать?

Взрослые слова и формулы, значения которых мы не понимали.

— Нет-нет, девочки, — ее цепкий взгляд снова путешествовал от одной из нас к другой и вдруг остановился на сестре.

— Санктина, моя дорогая, ты ведь понимаешь, что это значит?

Сестра молчала, и мама продолжила за нее.

— Теперь ты — старшая дочь императора.

Мое сердце рухнуло вниз, из глаз полились слезы. Нет, я вовсе не завидовала сестре, которая в момент из младшей дочери стала будущей императрицей. Я никогда не хотела власти, одна мысль о ней приводила меня в замешательство.