Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Мне впервые стало душно в розарии, прежде я будто не замечала, как мало здесь воздуха. Розы казались мне армией, вошедшей в мой Город тем страшным днем, я подумала, что они обступают меня.

— И поэтому я обращаюсь к тебе, как к хорошему человеку, хотя ты не вполне этого заслуживаешь, — сказала Дигна. Мы дошли до конца дорожки, и она села на скамейку, витая спинка которой была украшена железными, неприятными, хотя и не острыми, шипами. Сестра любила такие шутки. И любила, когда красота причиняет боль.

Я, помедлив, села рядом, почувствовала, как шипы упираются мне в спину, совсем легонько, словно только намекая на боль.

— Ты не видела его на войне. Я видела. Он — варвар, и он готов воевать дальше. Аэций может лить кровь, как воду. Он будет продолжать. Но ты не готова к тому, что люди продолжат погибать, и теперь — у тебя на глазах. Помоги ему. Не ради него, не ради его народа и других, что пришли с ним. Помоги ради тех, кому тебя учили помогать.

— Я уже думала об этом.

— Я знаю. В большинстве случаев бессмысленно говорить о том, что человек не пускает в свою голову. Скажи, что ты приняла поражение с достоинством. Пусть примут и твои люди. Это принесет им мир. Непокорность означает смерть. Иногда достоинство можно сохранить, и проигрывая. Дай своему народу и своей стране возможность существовать в истории, сбереги свой народ. Скажи, что ты и Аэций будете вместе решать судьбу Империи.

— Не надо учить меня тому, как говорить с народом.

— К этому тебя, насколько я знаю, не готовили.

— Значит, вы ничего не знаете.

Мне казалось, она улыбается, но под вуалью этого не было видно.

— Ты сможешь жить с этим. Принцепсы и преторианцы смогут жить с нами. Для тебя мир закончился, но это не так, Октавия. Жизнь продолжается. Она всегда продолжается.

В ее голосе не было ничего теплого, но, кажется, она и не была так зла, как в начале разговора. Дигна сказала:

— Я, надеюсь, что твой ребенок будет принадлежать богу его отца. Может быть, это научит тебя милосердию.

Мои руки похолодели, и я сцепила пальцы.

— Мой ребенок?

Наверное, она смотрела на меня, но я не могла сказать точно, ведь я не видела ее глаз.

— Царица Луна знает о женщинах и их тайнах куда больше, чем они сами.

Дигна поднялась.

— Спасибо, что выслушала меня. Прими правильное решение, Октавия. От слов сейчас зависит больше, чем когда-либо.

Мы шли по дорожке назад, и я достала из кармана кружевной платок, теребила его по давно забытой подростковой привычке и чувствовала, как все сильнее холодеют пальцы.

Среди прекрасных роз, нежно-бежевых с каким-то смутным розовым отливом, я без труда узнала ту, к которой прикоснулась Дигна. Она почернела, словно была заражена какой-то болезнью. Я сорвала ее, с радостью уколов пальцы о шипы. Это отрезвило меня.

— Я думаю, ты справишься без меня, — сказала Дигна. — Просто скажи о том, что тревожит и тебя. Это будет верный путь.

— Спасибо за беседу, — сказала я. — Все это было небесполезно.

Холодный ночной воздух отрезвил меня, успокоил. Дигна лишь хотела испугать и уязвить меня. Точно так же она уничтожила одну из роз. Мелочная месть за то, какую жизнь прожила я, и какую — она.

Мне не стоило впускать волнение в свое сердце.

— Завтра в девять за тобой заедут. Ты и Аэций выступите на Форуме. Хорошей ночи, Октавия, — сказала Дигна. Она говорила спокойно и дружелюбно, словно мы больше не были врагами.

Значит, рано утром мне нужно будет выступить перед народом. Аэций сказал, что утром он будет говорить с Сенатом, но, наверное, день варваров начинался куда раньше, чем наш. Я почти готова была засмеяться, представив реакцию почтенных сенаторов на столь ранний подъем.

Может быть, сегодня Аэций даже не планировал приезжать домой. От этой мысли я вздохнула с облегчением. Когда он был во дворце, я чувствовала его словно занозу. И хотя мы редко сталкивались, его присутствие ощущалось как нечто давящее, удушающее, как летний италийский ветер, приносящий пыль и способный превратить в болото даже море.

Когда он уходил, я дышала свободнее. И я была рада, что в день, когда мне важно сосредоточиться его не будет рядом.

Расставшись с Дигной, я вернулась во дворец. На лестнице я встретила Ретику, сестру Сильвии.

— Распорядись, чтобы мне принесли кофе, — сказала я. Ретика остановилась, всматриваясь в меня. Я редко видела ее вовсе не потому, что она не работала. Просто обычно она использовала дар своей богини. Сильвия почему-то считала это проблемой. Я не понимала причины, ведь каждый использует свои дары так, как считает нужным.

Ретика казалась мне очень стеснительной, и мне часто было жаль ее. У нее были большие-большие глаза и хрупкое, девичье тело, которое, казалось, должно было остаться таким навсегда. Ретика не должна была расти. В ней было нечто замершее, остановившееся. Каким-то бессознательным чувством билась в голове мысль о том, что именно этим ощущением замирания и обеспокоена Сильвия. Больше всего Ретика напоминала замерзший цветок. Я не знала, сколько ей было лет. Пятнадцать? Семнадцать? Тринадцать? В равной степени было вероятно и то, и другое, и третье.

— Да, моя госпожа, — ответила Ретика. В ее голосе не было почтительности, она повторяла заученную фразу с некоторой наглостью и издевкой, довольно, впрочем, хорошо скрытыми в ее тихом, спокойном голосе.

Я поднялась к себе. Вернее, я поднялась в комнату сестры, которая отныне принадлежала мне. Я хотела не занять ее место в государстве, я хотела спать на ее кровати, ощущать ее запах, быть окруженной ее вещами.

Я села за ее стол, достала листы чистой бумаги из ящика и взяла ручку, которой так часто касались пальцы сестры.

Некоторое время я сидела над белоснежными листами, рисовала закорючки, как на полях черновика, когда писала сочинения в школе. Это всегда помогало мне сосредоточиться. Сильвия принесла кофе и пряные печенья с гвоздикой.

— Спасибо, Сильвия, — сказала я. Я отдала ей распоряжения насчет завтрака и того, когда будить меня утром. Сильвия поклонилась и закрыла за собой дверь. Работу в императорском доме она представляла себе по фильмам и книгам, здесь давным-давно не обязательно было кланяться.

Как только Сильвия ушла, я закрыла дверь на ключ. Аэций еще ни разу сюда не приходил, а сегодня и вовсе не должен был явиться, но мне было намного спокойнее, когда дверь была заперта.

Я прислонилась спиной к двери, закрыла глаза. Нужно было сосредоточиться. Что я могла сказать моему народу? Мы все преданы позору и отданы на поругание нищим животным? Остается лишь принять унизительную подачку из их рук и стараться сохранить то, что у нас осталось.

Нет, я должна была говорить по-другому. Я должна была быть кем-то другим. Не опозоренной сестрой императрицы, вынужденной жить в четырех стенах. Я должна была быть императрицей.