Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Интересно, думала я, ребенок меня уже слышит? А как он воспринимает меня? Если не знает мира за пределами моего тела, то я для него бог? Или его разум — разум маленького зверька?

Аэций звонил редко и говорил только с Кассием и Ретикой. Я забыла его голос и забыла бы его лицо, если бы периодически не читала газет.

От Северина и Эмилии с тех пор, как я отправила их в поместье, вестей не было. Как по мне, это было даже хорошо. Я не рассчитывала на их повторное появление в моей жизни ближайшие месяцев пять.

Жизнь, казалось, налаживалась. Дня четыре в неделю я занималась делами, которые мне присылали принцепсы со всей страны, решала, кто из них действительно нуждается в деньгах и в каком количестве, а работники банка, наверное, видели меня чаще, чем склочных старушек.

Я тратила свой личный капитал, и Аэций не вмешивался, хотя, я была уверена, он знал о том, что я делала. Может быть даже одобрял.

Я предоставила ему распоряжаться деньгами государства и знала, что он поступит с ними мудро, но деньги и ценности, принадлежавшие нашей семье он не трогал.

Вечером, после прогулки по Делминиону, мы брали в ресторане вкусную еду и шли на пляж, расстилали плед, с удовольствием разговаривали, ели и играли в карты, слушая ночное море.

Я все время вспоминала наш с сестрой обед у моря. Время суток изменилось, еда была другая, и другой была компания, но оставалось это вечное море.

И я любила его до сих пор. Любила лунную дорожку, прочерченную на черном морском чреве, любила мокрый песок и ракушки, которые уносили с собой волны, любила солоноватый холод, распространявшийся от ночного моря, и глянцевый блеск темных волн.

Кассий раздавал карты. Перед нами на пледе стоял термос с травяным чаем, в беспорядке лежали сыры, орехи и сладости, нежная ветчина укрывала еще теплые лепешки, а в песок Ретика посадила бутылку клубничного лимонада, стеклянную, с высоким горлышком и красивой этикеткой.

— Даже лимонад здесь крутой, — сказала Ретика.

— Лимонад как лимонад, — ответил Кассий. — А то тебе если бутылка стеклянная, так и лимонад уже хороший, а?

— Он и вправду неплохой, — примирительно сказала я. Ретика взяла лепешку с ветчиной и выложила на нее кусок мягкого сыра с белой плесенью, откусила и принялась долго жевать.

— Что? Силы не рассчитала? Не для твоего детского рта?

— Ты можешь дать девушке поесть? — спросила я, взяв пару орешков. Кассий взял свои карты и уставился в них.

— Я просто хочу сказать ей правду о мире, где она живет.

— Никто не хочет слушать твою правду, — сказала Ретика, наконец, дожевав кусок. — Ты просто портишь всем настроение.

— Милая, он не всегда это делает, — начала я, но Кассий прервал меня:

— Если я не буду портить тебе настроение, лет в двадцать пять ты поймешь, что жизнь вовсе не то, к чему тебя готовили и, разочарованная и не способная продолжать борьбу, попадешь в рабство к разнообразным психотерапевтам и авторам книжек про личностный рост.

— Звучит ужасно.

— Вот-вот.

— Но не так ужасно, как дружба с тобой.

— Зато дружба со мной бесплатна.

— Я бы сказала, что ты мне даже должен.

Мы засмеялись, даже Кассий. Казалось, он полностью осведомлен о своем дурном характере, а оттого совершенно не обидчив. Впрочем, может быть Кассий просто хотел продемонстрировать всем остальным, как нужно воспринимать грубости.

Мы лениво выкладывали карты, обсуждая прошедший день. Ретика сказала:

— Я, если честно, ничего в спектакле не поняла. Это должна была быть комедия, да?

— Да, — сказала я. — Это и есть комедия.

— Но почему в ней тогда нет ничего смешного?

— Потому что постановка дурацкая, — сказал Кассий.

— Избавь меня от своего негативизма, дорогой. В конце концов, если я не буду вас просвещать, когда вы еще познакомитесь с искусством?

— А можно нам не продолжать знакомство, если мы друг другу не нравимся? — спросила Ретика.

— Конечно, нет. Если бы можно было не продолжать знакомство с кем-то, кто тебе не нравится, мы бы давно отослали Кассия обратно.

Кассий продемонстрировал мне козырного туза, пришлось забрать карты.

— Так-то, — сказал он. — Вы всегда проигрываете. И подлизываетесь к Ретике!

Улыбка его казалась еще белее от серебристого ночного света, лившегося с луны.

Я пропускала ход, надеясь, что Ретика отомстит за меня Кассию. Стянув ветчину с лепешки, чего я никогда не позволила бы себе в любом другом обществе кроме этого, я сказала:

— Смешное заключается в том, что это — сатира. Писфитер — проныра и трикстер, под видом демократии строит место, в котором несогласных подают на пиру.

— По-моему, это жестоко.

— Да, но смешное не всегда приятно. Суть в абсурде. Кроме того, сама ситуация, в которой птицы отбирают пищу у богов — смешна, потому что выставляет их, как беспомощных и нелепых созданий.

— Нет, это богохульство, — сказал Кассий. Я вздохнула.

— Я не могу трактовать для вас Аристофана, если вы его ненавидите.

Ретика запустила руку во влажный песок, принялась на ощупь искать ракушки. Это значило, что игра у них с Кассием напряженная. Я чаще сдавалась и следила за ними. Ретика была куда более азартной, чем Кассий, могла и с кулаками на него кинуться, если считала, что он жульничает.

Они были такими живыми и непосредственными, я восхищалась ими, хотя их разговоры, чаще всего, переходили в ругань. Ретика не слишком громко орала, но в драку кидалась легко, компенсируя довольно-таки шумное поведение Кассия.

Ретика вдруг повернулась ко мне, ее большие глаза по цвету почти сравнялись с луной.

— А как вы думаете, Октавия, разве все-таки не богохульство выставлять такими богов?

Я вздрогнула. Ретика, эта совершенно не похожая на сестру девочка, своим пытливым вопросом, таким логичным в этом возрасте, вдруг напомнила мне ее.

— Там не настоящие боги, а те, кому поклонялись когда-то. До великой болезни. Выдумки или проекции, — сказала я.

— Как твоя самооценка, Ретика!

— Кассий!

Он снова уставился в карты с совершенно безмятежным видом. Я задумалась над вопросом Ретики и стала вспоминать все, что говорила мне когда-то сестра.

— Безусловно, если бы там были, скажем, наши с вами боги, все принимающие участия в постановке, в том числе и как зрители, могли бы уже быть мертвы.

— Но могли и не быть, — сказал Кассий.

— Очень умно.

— Если вы немного помолчите, я смогу закончить свою мысль, — сказала я. — Дело в том, что мне не кажется, что боги мыслят так же, как мы. Мы считаем богохульством то, что было бы оскорбительно для нас. Нас, с нашим пониманием гордости, нашим стремлением нравиться, нашим представлением о том, что мерзко, а что — приятно. Однако, боги никогда не были частью этого мира, их вотчина — ничто и пустота, которые мы называем так, потому что не в силах их осмыслить. Поэтому не каждый грешник наказан, не каждый праведник награжден. Мы можем понять лишь общие направления их желаний, но никогда не узнаем, что движет их мыслями, и обладают ли они разумом вообще в нашем понимании этого слова.