Дарья Беляева - Аркадия [СИ]

Я огляделся. В папиной башне царил идеальный порядок. Здесь было много оружия и много книг. Я видел мечи и кинжалы всех видов с жадностью пожиравшие скудный ночной свет. С другой стороны были пистолеты и автоматы, винтовки всех мастей, я не знал их названий, но многие видел в фильмах. Здесь были старинные мушкеты и всякие разные ружья, пистолеты, снайперские винтовки, автоматы. Стены были украшены холодным и огнестрельным оружием так плотно, что, казалось, это все для красоты. Такие выпуклые и безмерно реалистичные рисунки на обоях или что-то вроде. Но все оружие было настоящим. Заряженным, острым, готовым убивать. Я заметил, что оружие закрывало швы каменной кладки. Папины страхи были здесь как на ладони. Все, что могло быть синим — было синим — балдахин на кровати, постельное белье, даже окно было закрашено, густо-густо, синей краской, и шторы были синие, что вместе с закрашенным стеклом смотрелось, как тавтология. И темно-синее ночное небо заглядывало внутрь с высоты. Я подумал, а что папа делал, когда шел дождь?

Когда я осматривался, чтобы отвлечься, я увидел миску, а может это была глубокая тарелка. Значит, паук, который ее принес, был очень осторожным, тактичным и меня не разбудил. Он мне сразу понравился, такое тихое и вежливое существо. Миска стояла на подоконнике, и я подошел к ней. Внутри плескалась переливающаяся жидкость, как жидкий розовый жемчуг, очень красивая. Я ощутил, как в голову ударил запах горьких трав в сочетании с чем-то холодным, химическим. Запах был красивый, но неприятный. Лиза бы сказала, что он немного альдегидный. Она любила духи, и когда была раздражена, могла вылить на себя пол-флакона. Мне не нравились резкие запахи, а ее они успокаивали. Я запомнил, что альдегиды придают аромату такой мыльный запах. Если он хороший, то ты как бы вышел утром в холод, чтобы забрать просохшее, свежее белье. А если аромат не очень — значит пахнет дешевым мылом. Здесь аромат был хороший, яркий. Я почувствовал зимний холод, хрустящий снег и хрустальную чистоту.

Я знал, что я должен делать. Знание пришло легко и приятно, как только я закрыл глаза. Я набрал в руки странной, приятной на вид и нервной на запах жидкости и умылся. В голове раздались маленькие взрывы, было очень странно, так бывает, когда пытаешься что-нибудь вспомнить, только в десять раз сильнее, голова работала интенсивно и почти болезненно, а потом глаза зажгло и стало приятно.

Я отряхнулся, как собака, вытер рукавом лицо. Оказалось, что он сидит рядом со мной, на подоконнике. Я вздрогнул и отошел, но он только вздохнул.

— Я думал, что ты меня встретишь, но ты даже не проснулся.

— Я думаю, что вы специально меня усыпили. Вы хотели, чтобы я посмотрел…

Я замолчал. Нужно было сказать: прошлое моих родителей. Но я не мог. Мне было неприятно и все еще обидно.

— Полно тебе, Герхард! Ты, может, не такой глупый, каким я тебя выставил, но и не такой умный, каким должен быть нормальный человек. И все-таки ты в состоянии понять кое-что, да? Я должен был сказать этой твоей матери. Когда они уходили отсюда, я дал ей выбор. Твой отец умрет, или она отдаст мне тебя. Она вспомнила все, что я ей говорил.

И тогда я понял, почему мама всегда была очень печальной.

Неблагой Король продолжил, как ни в чем не бывало.

— Ну да ладно, в любом случае лучше жить в сказке, чем умереть, как думаешь? Сложно было бы сделать иной выбор. Тебе повезло, что ты не оказался в приюте из-за моей маленькой лжи, правда? Она думала об этом, но твои родители не смогли расстаться с тобой, когда увидели. Один у папы сын, и они сейчас очень скучают и боятся.

Я стоял неподвижно. Мне все еще не хотелось делать ему больно, как и другим существам, но я хотел, чтобы он замолчал. Тогда я закрыл уши. Голос Неблагого Короля, однако, раздавался будто бы у меня внутри. И хотя он говорил, шевелил губами и языком, открывал и закрывал рот, мне казалось, что именно так ощущаются галлюцинации.

— Успокойся, Герхард. Я не причиню тебе вреда.

В книгах часто бывает так, что можно предложить что-то взамен себя. Кого-то — еще чаще, но я бы не стал. И я сказал:

— Я могу вернуться домой, если отдам какую-то часть себя? Силу? Я могу видеть вещи.

— О, я знаю, мой дорогой. Я бы с радостью забрал твою магию, и мы встретились бы в следующий раз, только когда ты закончил бы свою жизнь. Но, к сожалению, я не могу забрать твою силу. Ты не обладаешь магией, ты — и есть магия. Она заключена у тебя внутри, в тебе самом, в твоей крови, в каждой ее капле. Я не могу потерять тебя.

Я запрокинул голову и принялся смотреть в небо. Это было намного приятнее, чем смотреть в жуткие глаза Неблагого Короля. В них было безумие, которое передалось моему папе и едва не сломало его. Еще меньше, совсем чуть-чуть, досталось мне. Но как Отец Смерти и Пустоты мог жить с такой тяжестью? Наверное, ему всегда было плохо. Оттого он был очень, очень злым. Чем хуже человеку, тем злее он становится. Думает, один такой и ненавидит всех. Это грустно больше, чем ужасно плохо. Я нашел в себе силы пожалеть его, и мне стало лучше. Злость превратилась во что-то тусклое, как выцветшая фотография, завяла, угасла.

— Но я не смогу быть вам полезным, — пожал я плечами. — Я не хочу причинять боль другим людям. Люди — хорошие. Я люблю людей. Я хочу, чтобы они жили вечно.

И тогда Неблагой Король, Отец Смерти и Пустоты, засмеялся. Голос его разнесся по всей комнате, отскакивал от стен, как с силой брошенный мяч. Вот так я точно понял: он безумный, и он страдает от этого. Голос его искрился нездоровым огнем, и мне показалось, что все вокруг готово вспыхнуть от этого пламени. Это было странно, я обычно не чувствовал так, будто люди были совместны с миром вокруг. Было неправильно.

— Я предлагаю тебе, Герхард, стать моим шутом, моим Принцем Шутов. В тебе течет и моя кровь, не следует забывать. Взгляни на тьму ее глазами, Герхард. Смерть, это не всегда боль и отчаяние, мир не так прост. Иногда жизнь, это боль и отчаяние. Некоторые люди, не те подростки, которые поют об этом песни, молят о смерти каждый день, страдая от болей или медленно теряя рассудок, зная, что их надежды тщетны. Мне нужен кто-то, кто принесет им милосердную, сладкую смерть, забытье и путь сквозь великую реку, к другому, лучшему рожденью. Смерть, это не зло, дорогой мой Герхард, смерть это просто смерть.

Его огненные глаза со зрачками, расплывшимися, как у лягушки, смотрели на меня всякий раз, когда я закрывал глаза. Мне это не нравилось, и я сосредоточил взгляд на зрачках звезд, далеких и мертвых.

— Ты глупый, глупый мальчик, Герхард, нет ни добра, ни зла, когда дело касается человеческой жизни и смерти, это другие полюса, другие законы. И я предлагаю тебе творить не добро, но милосердие.