Светлана Белл - Крылатый лев [СИ]

— Кто здесь?

— Воин Вадим, это я! Буду благодарна, если вы впустите меня!

Услышав знакомый голос, я в изумлении припал к окну.

Кого угодно я ожидал увидеть сегодня вечером, но только не Пиону! Как всегда ослепительная, она стояла на пороге в длинном, в пол, розовом плаще и смотрела странно — не то взволнованно, не то опасливо, не то виновато.

— Ну, здравствуй, Пиона! — спокойно проговорил отец, не показывая вида, что удивился нежданной гостье. — Проходи, располагайся. Хочешь чаю? У нас есть сухарики.

Ох, ну какие там сухарики! Опустившись в низкое кресло возле окна, я отвел глаза. Мне нечего было сказать этой девушке. Только вчера она на глазах у всего города ушла прочь, нежно взяв за руку Грона, а сегодня зачем-то снова явилась! Большая обида, затаившаяся под ватными одеялами новых тяжелых событий, вновь зашевелилась неприятным колючим комком.

От чая Пиона вежливо отказалась — видно, чувствовала себя не в своей тарелке. Я понимал, что отцу хотелось поинтересоваться у прекрасной гостьи, зачем она пожаловала, но он, не проронив больше ни слова, вышел в сени и, прикрыв дверь, загремел там ведрами, шлангами и жестянками с гвоздями.

Воздух в комнате склеился от напряженной тишины. Наконец Пиона присела за стол и, поправив белокурые локоны, заговорила:

— Лион, я услышала, что ты собираешься в далекий поход. Я пришла, чтобы попрощаться.

От кого она, интересно, услышала? Неужели от Вишни? Да вряд ли, Вишня недолюбливает Пиону Прекрасную. Впрочем, какая разница? Ведь это не тайна.

— Лион, чудесный мой…

— Я не чудесный и тем более не твой, — сумрачно отозвался я. — А про поход — это правда. Мы с отцом пойдем искать Крылатого Льва. Доберемся до Гномьей слободки, а там — до Облачного пика.

— Но ведь это же очень опасный путь!

Я пожал плечами.

Пиона качнула серьгами, воскликнула:

— Лион, пожалуйста, не злись на меня! Ты пойми, я не могу жить, когда кто-то на меня сердится. Наверное, я не должна была уходить с Гроном. Но ведь мы… Мы же с тобой просто добрые товарищи, правда? Я не хотела давать пустых надежд. Только потом поняла, что обидела.

Никогда я не считал Пиону Прекрасную «просто товарищем», даже когда неловко предлагал дружбу. Я таял, когда прикасался к ее великолепным волосам, я взлетал, когда, танцуя, обнимал хрупкие плечи. Мне нравилось в ней всё: огромные бледно-голубые глаза, изящная походка (она всегда носила высоченные каблуки!), манера одеваться в золотое и розовое… Полноводное счастье затопило меня, когда волшебная девушка благосклонно согласилась стать моей подругой. Но, видно, она имела в виду совсем не то, что я.

— Лион, солнце, давай обнимемся перед дальней дорогой!

— Ты что, не боишься обнять призрака?

— Ох, ну какой же ты призрак? Что ты!

«Какой я был дурак, когда решил, что она любит меня… — мелькнула незваная мысль. — Конечно, ей нужен кто-то другой — побогаче, постарше, познатнее. И это не Грон! Он такой же пацан, как я. Пионе скоро шестнадцать, ее родители — люди солидные и влиятельные — уже наверняка подбирают ей мужа. Не удивлюсь, если им станет… Например, Бобрикус! А что? Он, конечно, далеко не красавчик, зато вдовец, богач и главный человек в городе».

Видно, эти мысли были написаны у меня на лбу, раз Пиона мгновенно их прочитала.

— Лион, чудесный мой, не думай обо мне плохо. Я тебя люблю, но как друга, как брата! Помиримся перед расставанием. Прости, если обидела. Подумай, как я буду жить с камнем на сердце?

«Тебя только твой камень тревожит!» — хотел было буркнуть я, но понял — не надо. Пиона поступила просто и смело, пришла проститься, не побоявшись переступить порог дома, где живет «бродячий мертвец». Пиона Прекрасная похожа на сувенирную фарфоровую куклу, но сердце у нее живое и ранимое. Ведь она не лгала мне, не обещала вечной любви. Незачем ее обижать.

Я поднялся из кресла, сел за стол напротив Пионы. Она протянула мне руки, и я поразился, какие холодные у нее ладони. Из кармана ее украшенного рюшами плаща выпорхнуло облако. Лимонная лисичка скользнула в локоны, устроилась в прическе, притворившись нарядным бантом.

— Я, конечно, надеялся, что мы будем не только друзьями, — хрипло проговорил я. — Но ладно. Все равно рад, что ты пришла. Для меня это важно.

— И для меня тоже очень, очень важно! — Пиона хотела подняться, но задержала взгляд на разложенной на столешнице карте, посмотрела на нее с интересом. — Здесь отмечен путь к Облачному пику? Ох, как же это далеко!

— Неблизко, но терпимо. Горы, леса, полянки — и мы на месте, — я провел пальцем по дороге, отмеченной отцом.

— Я желаю тебе удачи, мой милый! — Пиона встала и крепко обняла меня. В ее прозрачных глазах блеснули знакомые искры нежности. — А ведь этот путь был бы гораздо проще, если проделать его на драконе, — вдруг сказала она. — Я непременно поговорю с отцом! Может быть, он согласится отправить с вами одного дракончика.

Ее отец, эм Тик, был высоким, надменным, застегнутым на все пуговицы господином, который даже с соседями здоровался через губу. Я знал, что он на пушечный выстрел не подпустит меня к драгоценному зверью, но все-таки поблагодарил Пиону.

— В котором часу вы уходите? — спросила она.

— В пять, в шестом.

— Возможно, к этому времени на опушке вас будет ждать дракон.

Пиона ушла, еще раз обняв меня напоследок, и я вновь ощутил карамельный аромат ее духов, от которого бешено закружилась голова. В сердце бурлила обжигающая смесь: терпкая горечь от окончательного разрыва соединилась со сладким чувством освобождения от обиды. От этого кипения мне стало не по себе, и, чтобы отвлечься, я вновь принялся перебирать вещи.

Шагнул из сеней отец, бросил в котомку аккуратно перевязанный пучок сухих трав: «Целебный чай, чтобы восстановить силы!» Глянув на меня, проворчал:

— Напрасно приходила эта королевишна. Только сердце парню растравила.

— Отец, не надо. Это мое личное дело.

— Да я и не вмешиваюсь.

В путь мы собрались быстро, но долго не шли отдыхать, хотя отец говорил, что перед трудной дорогой надо бы лечь пораньше. Вновь склонившись над расстеленной на столе картой, я думал не о запутанных тропках, опасностях и врагах — что мне враги, когда рядом Воин Вадим! — я печалился о том, что расстаюсь с друзьями и домом — символом привычного мира. Наверное, и отец мыслил о том же. Когда мы заперли в громоздкий кованый сундук дорогие сердцу вещицы — поделки из соломы, фанерные кораблики, резные фигурки, книги, рисунки и убрали с глаз долой старые ходики в виде льва, мне показалось, что воздух в комнате стал другим. Замолкли львиные ходики — и время остановилось.

«Если нам повезет вернуться невредимыми из дальнего похода, вряд ли мы переступим через родной порог, — с болью подумал я. — Как бы ни охранял дом Учитель эм Марк, он не всесилен. А лоботрясам, прихвостням Колдуна, в радость поджечь солому или кинуть дымовуху…»