Сергей Карпушенко - Колдовские чары [= Дорога чести]

Пожалуй, ответ надо было искать в легендах племени. И точно: выяснилось, что племя — пришлое. Когда-то, давным-давно, оно прибыло на побережье откуда-то с востока. Откуда именно, оставалось только догадываться.

Догадка пришла довольно быстро — когда зашел очередной разговор о тех самых белых пришельцах, которых вынудили бежать на их корабли при помощи копий. Константин взял, да и сказал, что на самом-то деле вождем того самого белого племени была женщина. Он полагал, что вождь и его приближенные разразятся смехом. Однако ничего подобного не произошло: Кунду-туре и его «вельможи» выслушали сообщение молча и даже как-то задумчиво. После этого вождь заявил: когда-то, давным-давно, когда племя было куда более многочисленным и жило на стороне восхода, вождем была женщина. И звали ее Сабха или Сапха — этого не упомнят даже старики.

Зато хорошо помнил Константин. Царица Савская! Ничего другого и вообразить было невозможно!

Значит, племя когда-то было вполне культурным. А одичание произошло позднее, во время трудного перехода через всю Африку. Вот из-за чего произошел сам переход, легенды говорили туманно. То ли из-за врагов с севера, то ли из-за разразившегося голода. Так или иначе, миграция оказалась необходимой. Да и единобожие объяснялось очень даже просто.

Он прожил у черного племени год. Когда появился его ребенок, столь непохожий на всех детей, которые рождались от Марфуши, Константин вдруг вспомнил родную сторонку, псковское неяркое солнце, серое небо, осенние перелески с пожухлой травой, караваны галдящих гусей, плывущих в небе только в известном им самим направлении. Он вспомнил, как любился он со своей милой женой, как топали в лапотках вокруг обеденного стола Степашка, Никитка, Маланья, прося до обеда хлебушка… Простые лица русских людей вспомнил Костя — и в горле так защемило, что захотелось волком завыть, да так громко, чтобы вой этот перенесся через океан, через все земли и достиг того дома, который он, как казалось, покинул навсегда. И еще вспомнил он, как целовал синие губы головы своего убитого сына…

…И зарыдал Костя, понимая, что никогда уже не будет у него всего того, что осталось за спиной. Теперь в его жизни останутся только эти хижины, черная жена, черный сын и черное-черное небо по ночам, усеянное крупными, как его теперешние слезы, звездами. Люди приветливые, хорошие, простоватые — да все равно чужие…

Порой Константин ловил косые взгляды туземцев, но не придавал этому никакого значения. И так продолжалось до очередной попойки с вождем (подозрения его оказались верными — племя прекрасно знало о том, что такое «огненная вода», вот только она не была столь крепкой и некачественной, как та, что привез Дрейк). Подняв очередную чашу во здравие вождя Кунду-туре, Константин ощутил, что глаза как-то сами собой слипаются, и нет сил даже для того, чтобы подняться. Так он и растянулся — прямо на полу хижины.

…Пробуждение оказалось настолько отвратительным, что можно было вообразить: сперва Костя как следует (точнее, как совсем не следует) выпил паленой водки, а потом поучаствовал в драке с несколькими профессиональными боксерами. Все тело ныло и болело, глаза разлеплять не хотелось, а в голове отдавался ритмичный шум: бум-бум-бум! Словно сваи в череп забивали.

Константин попытался повернуться, позвал Таню. Ответом было все то же «бум-бум-бум!», а тело, как выяснилось, совершенно не желало слушаться своего хозяина. И разлепить глаза все-таки пришлось.

Зрелище впечатляло. Оказалось, что Константин крепко-накрепко привязан к бревну, положенному на подставки. А вокруг собрались все жители селения. «Бум-бум-бум!» было всего лишь выстукиванием некоей мелодии на тамтаме. Но первое, что увидел Константин — это радостно приплясывающий шаман в жутковатой маске. При этом он еще и напевал что-то, обращаясь даже не к местным богам, а к тому самому Творцу всего, в коего верило племя.

По всему можно было понять, что ритуал закончится смертью виновника торжества — то есть Константина.

Рядом с шаманом приплясывали благодарные жители селения. Вид у всех был чрезвычайно радостным.

Константин закричал, пытаясь обратить внимание на вопиющий кошмар. Но его никто не пожелал и слышать. Все радостно смеялись, а из подвывания шамана выходило следующее: Великий Творец должен непременно принять жертву, ведь они отдают ему назад его посланника. Этот самый посланник Коста долго жил среди них, учил их, неразумных, божественной премудрости, но теперь он устал. А отдых ждет его у Творца. И, как учил Творец, лучшие куски — кожа, кости и жир — будут преподнесены божеству.

Можно было предположить лишь одно: худшие куски (иными словами, все остальное) пойдет на обед жителям селения.

Костя попытался порвать веревки. Он сосредоточился, попытался собрать в кулак всю свою энергию, как когда-то проделал, и уже не раз, и… И ничего не получилось.

Вероятно, шаман племени был практичен и предусмотрителен, и опоил своего белого конкурента таким пойлом, которое напрочь отбивает все экстрасенсорные способности хотя бы на время. А большее-то и ни к чему.

Константин еще раздернулся и затих. И в этот момент около него появилась «Таня».

Вначале он решил, что это хоть какая-то надежда на спасение. Но ничуть не бывало. Его подруга выглядела не менее веселой и жизнерадостной, чем шаман и все остальное племя.

На его хрип с призывом о помощи женщина разразилась длинной речью. Суть оказалась такова: ты, дорогой Коста, сейчас должен отправиться к тому, кто послал тебя племени. А я буду ждать, когда попаду туда же, ведь теперь Творец нас не разлучит, а все девушки племени будут мучиться завистью — ни одной не достался посланник Творца, только ей! Конечно, она будет скучать, но зато потом Творец соединит их…

— Что… со мной… сделают?.. — выдохнул Костя, добавив пару таких выражений, от которых покраснел бы и последний из матросов Дрейка.

— Как — что? — искренне удивилась «Таня». — Твое тело останется с нами. В нас…

— Съедят?!

— Конечно, — кивнула она, и Костя понял, что его подруга с удовольствием полакомится его телом. Наверное, ей выделят самые лакомые кусочки.

Видимо, церемония жертвоприношения должна была начаться с минуты на минуту, но тут вновь вмешалась судьба, не раз и не два отправлявшая Константина в злоключения, но так и не решившаяся покончить со страдальцем.

— Лодка, лодка, очень большая лодка! Там, там у берега! — влетел в деревню местный мальчишка и со страхом рукой показывал на берег.

Услышав крик про лодку, все временно оставили Константина, отправившись к берегу, благо он находился неподалеку. Даже шаман не стал сторожить связанного, только проверил узлы веревки, и приказал стеречь жертву воинам, охранявшим дворец царя (иными словами, тростниковую хижину).